Родители выступающих и студенты выглядели более привычно. Но даже в их коллектив он не вписывался в своих потертых джинсах с эффектными дырками, кроссовках и в тонкой кожаной куртке, поблескивая серебряным перстнем с волчьей мордой на черной эмали.
Оказавшись в пресловутом концертном зале, среди лепнины и позолоты, круглых рамок, под стеклом которых выставлены фрагменты рукописей, первые издания книг с автографами авторов — единственного, что напоминало о принадлежности музею литературы, в отличие от рояля, стоявшего под сводчатыми окнами, Мирош брел между рядами, выбирая, где бы упасть. Далеко — не хотел. Хотелось близко. Чтобы ее видеть. И запоздало думал, что как совершенный идиот даже цветов не купил — а кто-то был и с букетами. Знакомые, родня. Может быть, и ее близкие тоже где-то здесь.
Третий ряд, место с краю, у прохода — почти в центре. Как на ладони рояль, своды, ведущий концерта. Люстра над головой, совсем как в театре. И все заполнявшееся голосами и теплом человеческим пространство зала. Мест было не очень много, но для присутствовавших — в самый раз. Зато почти не осталось свободных стульев. «Аншлаг», — снова мысленно крякнул Мирош и заткнулся, отключив сарказм.
С бокового входа в зал степенно вплыл пожилой мужчина, будто сошедший с фотографий начала двадцатого века, таких, которые в красивых рамках ставят на вязаные кружевные салфетки, устилающие антикварные комоды с канделябрами. Милый старикан под стать публике пенсионеров, а в чем-то и переплюнувший ее. Следом за ним — свита из пяти молодых людей. Три девушки, два парня. Концертные платья, строгие брюки и рубашки.
Зорина.
Зорина Полина, заявленная в афише звезда фортепианной музыки — не сегодня, так потом.
Мирош выровнялся на стуле и широко улыбнулся. Значит, допустили бестолочь.
Убранные наверх светлые волосы. Темное платье в блестках, будто вторая кожа. Он ненавидел блестки и ненавидел макси. И все же на ней все казалось сексуальным. И блестки, и мнимая закрытость макси.
Конферансье объявил участников. Представил руководителя. И консервато́рская гоп-компания устроилась в оставленном свободным первом ряду. Мирош вытянул шею, чтобы видеть Полину на другом конце зала, очевидно, не догадавшуюся присесть где-нибудь поближе, чтобы ему было хоть немного сподручнее гипнотизировать полукружие ее шеи и плеча, вьющийся золотистый локон, ушко и часть щеки. Потрясающая добыча! Все как он хотел.
И погнали номера один за другим, столь же мало его интересовавшие, как, например, итоги гугенотских войн. Музыка лилась где-то вдалеке, мимо него, мало его затрагивавшая в эти мгновения. Если бы сейчас Зорина повернула к нему голову, он бы, наверное, рассыпался на осколки от напряжения и от сбывшегося ожидания. Но, освободившись, возможно, начал бы что-то слышать. Вышел бы из созерцательной ипостаси и вошел бы в ее — в их реальность. Звуки фортепиано перемежались с аплодисментами. Фортепиано было больше, аплодисментов меньше, но исключительно по времени длительности. А ее раздувающиеся от частого дыхания ноздри и чуть взявшаяся розовым пятнышком кожа лица затмевали все остальное.
