І тыя каменні між імі і мной
сцяною вялізнаю ўсталі.
Безусловно, этот цикл стихов «Из песен белорусского мужика» — лучшее, что он написал. В новой книжке он соберет их один к одному, и они, объединенные одной выстраданной мыслью, зазвучат с новой силой... Он, вспоминая этот цикл, не чувствует себя «эмигрантом», он будто видит свою родину, дышит ее воздухом, подставляет лицо ее солнцу...
Поезд останавливается. Какая-то станция. Проводник повисает с фонарем на подножке. Пассажиров нет. Только станционный фонарь в темени. Очень одинокий фонарь. Бьют в колокол. Поезд трогается дальше. Проводник освещает лицо Богдановича фонарем.
— У вас не найдется папиросы? — говорит Богданович.
Проводник достает папиросы и дает ему закурить от свечки.
— На фронт?
— Да, на фронт. — Он затягивается дымом, и с непривычки у него начинает туманиться голова. Острое, неприятное и вместе с тем сладкое ощущение. Проводник идет в вагон, а он прислоняемся лбом к стеклу дверей. Искры из трубы паровоза, далекие огни, звезды. Еще недавно он бы мог из этого мельканья кусочков света плести дивные образы, ритмы, отливать их в сонеты, рондо. Еще недавно он мог бы из этого движения прядей дыма, облаков, тьмы, огненных отблесков лепить удивительные видения — демонов, лесовиков, русалок. Но теперь... теперь он уже не может этого. Почему? Не зрелость ли тому причиной? Не утратилась ли красота всех этих образов, которые вобрал он в себя и из произведений античных гениев, и из мудрости народного творчества?
Я хлеба ў багатых прасіў і маліў,—
яны ж мне каменні давалі...
И эти камни стали стеной между сытыми и мужиком, все выше и выше эта стена. И что будет, если она обвалится, кого похоронит под собой? Отсюда — еще один шаг, еще одно слово. «Чуеш гул? Гэта сумны, маркотны лясун пачынае няголасна граць...» Слышишь гул? Это рвутся немецкие снаряды над белорусской землей, это стонет земля под сапогом завоевателя, это плачут матери, ломая руки над пепелищами, над могилами своих детей...
Богданович вздрогнул. И действительность сразу берет его в беспощадные объятия, заставляет идти в вагон, и ночной воздух бьет ему в нос смесью перегара, пота, одеколона и ваксы. Он пробирается к своему месту и вытягивается на лавке. Спать.
— Конечно, в наше время сорок тысяч — это ничтожная сумма, это не капитал,— просыпаясь, слышит Богданович голос чиновника.— Но еще недавно за такое имение, платили пятнадцать, ну, самое большее, двадцать тысяч. Потом — фронт, линия фронта слишком близко.
