Он мотнул готовой.
— Нет, лошади тяжело,— сказал он.— Я дойду, скоро город.
— Вы тоже спасаетесь?
— Да, спасаюсь, только не от немцев.
Она положила книжку в карман, и это направило его мысли на другую дорогу.
— Так что же вы читаете?
Она опустила глаза.
— Так, ничего, одну книжку...
Он засмеялся:
— Вижу, что книжку... До книжек ли вам? Вы что — книжкой хотите закрыть глаза от этого ужаса? До книжек ли теперь?
Она смотрела на него и мало что понимала. Почему так гневно звучат слова этого больного студента и почему он обращает эти слова именно к ней? Смутно, но она все же поняла смысл упрека.
— А что же делать, по-вашему? Плакать? Уже нет слез... Что же делать?
Он шел молча.
— Что делать? — как бы переспрашивая самого себя, повторил он ее вопрос. Потом резко бросил: — Не знаю.— И, закашлявшись, отстал.
Приближался Минск.
На окраине города больной студент снова нагнал воз, на котором сидела русоволосая девушка. Она не читала, а с интересом смотрела вокруг. С надеждой въезжала она в незнакомый город. Книжка лежала в кармане. Оттуда высовывался обтрепанный уголок.
— Скажите все же, какую книжку мы читали?
На этот раз засмеялась она.
— Вы любопытный! Не скажу.
Приятно было смотреть на ее лицо — молодое, с выражением надежды в глазах.
— Ну, на прощанье, — и он засмеялся по-молодому, потому что по сути и сам был молодым,— хоть имя свое скажите. Ваше имя...
Девушка опустила глаза.
— Вероника,— тихо сказала она.— А ваше?
— Окрестили Максимом.
Девушка поднялась с сундука. Лицо ее выразило удивление. Она вынула из кармана книжку и сказала ему вслед:
— Это — на счастье, книжку написал тоже Максим. По-нашему написана книжка. Называется она «Венок».
Он остановился, хотел что-то сказать, но вдали уже показалась конка, хозяин заезжего дома громко начал расхваливать свой дом, приглашать приезжих. Где-то били в колокола. Звуки этих костельных колоколов повисали в воздухе и исчезали, как мыльные пузыри. Подвода с девушкой плыла перед его затуманенными глазами, потом затерялась, растаяла, и пошли серые бороды, свитки, возы, лошади, дорога...
IV
Самуил Плавник работал на бирже довольно богатого торговца лесом. Он был у него и за писаря, и за бухгалтера, и за десятника. Самые разнообразные обязанности были возложены хозяином на Самуила Плавника. И за это хозяин платил ему 80 рублей в месяц. Часов десять отнимала биржа, и только по пятницам работу кончали во втором часу. Хозяин был набожным и субботний день встречал как и надлежит набожному еврею. Его конторщик с универсальными способностями, наверное, тоже был набожным,— во всяком случае он не раз удивлял хозяина тонким знанием талмуда, а на древнееврейском говорил так, как редкий раввин. Хозяин уважал за это своего служащего. Однако не в молитвенный дом, не в синагогу спешил с лесной биржи Самуил Плавник. В маленькой его квартире, в десятке домов, в тесном кругу друзей и знакомых его знали под другим именем. Ясакар — так подписывался он под своими белорусскими стихами. Змитрок Бядуля — так подписывался он под своими рассказами, и казалось, что это разные люди, как разными были стихи и рассказы.
