– Ни к чему пялиться так пристально, – прошептал Науэль неотчетливо, медленно, как он всегда разговаривал после этой дряни.
Он открыл глаза, но сомневаюсь, что мог видеть меня сквозь еще не угасшие видения. Все-таки мог, потому что сказал:
– Ты грустная, – не спросил, почему, и не посочувствовал, только констатировал факт.
– Ты пришел ко мне, но мы потратили столько времени на эту чушь, – я моргнула, чтобы не заплакать. – И так три последних месяца. Как будто мы и вовсе не виделись.
– Он всегда догадывается, всегда. Однажды я передознулся при нем, и он пообещал, что, если это повторится, он меня выставит. Но мне хочется подзадержаться. У него отличная библиотека, – Науэль говорил про своего любовника, психиатра. – Так что на его территории не повыпадаешь. У него слишком много требований. Зачем я вообще его терплю? Странно, – он изобразил свою кривую ухмылочку.
У меня выступили слезы.
– Плакать совсем не обязательно, – бесстрастно произнес Науэль.
– Я беспокоюсь о тебе. Ты забрасываешь себя этими мерзкими таблетками.
– От них не возникает физической зависимости.
– Какая разница, когда ты просто повернут на них. Они уже убили многих.
– «Многих» – это сильное преувеличение. Если только тех, кто и так соскальзывал в могилу. Твоя тревога за меня безосновательна. Я живучий, как сорняк. Проверено.
Одновременно с последним словом я всхлипнула.
– Я боюсь, что ты не сможешь их бросить.
– Я могу завязать в любой день.
– Ты всегда так говоришь. Но продолжаешь травиться. И не только таблетками. Неужели даже страх смерти не может остановить тебя? – горько осведомилась я.
– Страх смерти, – Науэль растянул эти слова, точно пробуя на вкус. – Что это? Я никогда его не чувствовал. Моя жизнь как перышко. Почти невесома. Даже слабый порыв ветра способен унести ее. Одна синяя таблетка весит больше. Страх смерти – это просто боязнь боли. Но меня и боль не слишком пугает.
– Удивительное безразличие. Неужели тебя действительно не волнует, что все может оборваться в любой день?
– Может, так было бы даже лучше.
– Почему – лучше?
Он не ответил.
– Почему – лучше? – настойчиво повторила я.
– Ну, может, бабочке проще мгновенно сгореть на лампадном огне, чем медленно увядать с наступлением осени.
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
Он вздохнул, как будто объяснял что-то элементарное ребенку-тугодуму.
– Мне двадцать шесть. Не так плохо, но молодость иссякает. Через десять лет мне стукнет тридцать шесть. Не знаю, как буду ощущать себя, наблюдая свое старение. Еще через десять мне будет сорок шесть… и для меня это уже даже не финал. Это жизнь после смерти. Призрачное существование среди людей, для которых ты прозрачен и незаметен.
