Мерцающий сумрак рассеялся, показались чернеющие в стенах ниши. Плотно втиснутые в них, спеленатые верёвками, вяло шевелятся неясные фигуры. В углублении слева кто-то заскулил едва слышно. Столбенея от страшной догадки, я приблизился. Кто же там, кто? Смутно знакомое лицо поплыло навстречу. Нет, нет. Всего лишь отражение в мутном зеркале. Ведь я свободен, а тот человек опутан, крепко опутан. Но кто же он? Не разглядеть. Похож на Пухлого, но почему с бородой? Скорее Аркадий, да, это он, ушлый журналист. Или всё-таки Пухлый?
Захотелось бежать, всё равно куда – на улицу, в Академию, хоть и в Зону, – как можно дальше от муторного чада и подземной стыни, опасной полутьмы и зыбкого дрожания земли под ногами. Бросился вверх по выбитым в камне ступеням, но вместо двери явилась глухая скала. Высокие стены и мрачный свод отрезали меня от мира живых.
Вернулся к тлеющим головёшкам. И тут позади, от самой двери, от места, где раньше была дверь, – родной голос:
– Папа, папочка, я здесь.
Катюшка? Прости, совсем забыл о тебе. Где ты, родная?
Справа-слева, отовсюду доносится невнятное бормотание, в игре теней проступают черты моих знакомцев. Они все здесь, в бермудском вертепе. И пропавший Пухлый, и захваченные «Крестом» Аркадий с тем пареньком. И дочурка моя, она тоже в мёртвой паутине.
«У-р-р-р-р-р-а-у-р-роу!» – рычание из глубины пещеры перекрыло невнятые звуки. И гулкие шаги. Всё громче, всё тяжелее, всё ближе. В мерцающем тумане показался силуэт чудовища. Необъятная тень вздымается под самый потолок, растопырив беспощадные лапищи. От леденящего душу рыка дрожат стены и трясётся земля, смрадное дыхание бьёт в нос.
Мы стоим напротив: Голиаф и Давид с пистолетиком. Что никак не поможет вырваться из ловушки, ведь я замурован в подземелье.
Зубы мои стучат не от холода. Чудище, нагнув лохматую башку, поворачивается то в одну сторону, то в другую. Похоже, пришли не за мной, пока не за мной. А что же люди? Они там, в нишах, и все кружатся, кружатся, и всё плывёт.
Пухлый (или Аркадий?) силится донести что-то, остеречь меня: «…друг за друга держаться».
А позади: «Папочка, мне так холодно», и смертная тоска на родном лице. Но как же я смог разглядеть позади? И темнота, и сначала повернуться, а страшный силуэт размывается, окружает со всех сторон, в нём проступают черты Носорога, и дрожит, дрожит под ногами зыбучая земля, а кладбищенское зловоние дурманит голову, мешая собраться с мыслями.
– Папа, папочка, спаси меня, – и она медленно уплывает вдаль, вдаль, вдаль.
