Дальше мы увидели дерево, кора с которого была содрана длинными полосами.
Монтгомери указал мне на него.
– «Не обдирать когтями кору с деревьев – это Закон», – сказал он. – Только вот многие ли из них исполняют это!
Вскоре, насколько помню, мы встретили сатиро– и обезьяно-человека. Сатира Моро сделал, вспомнив все, что знал о древности, – у него было козлиное лицо грубо еврейского типа, неприятный блеющий голос и ноги, какие принято изображать у черта. Когда мы проходили мимо, он глодал какие-то стручки. Оба они приветствовали Монтгомери.
– Здравствуй, второй с хлыстом! – сказали они.
– Теперь есть еще третий с хлыстом, – сказал Монтгомери, – запомните это хорошенько!
– Разве его не сделали? – спросил обезьяно-человек. – Он сказал, что его сделали.
Сатиро-человек с любопытством посмотрел на меня.
– Третий с хлыстом, он плакал и шел в море, у него худое, бледное лицо.
– У него тонкий, длинный хлыст, – прибавил Монтгомери.
– Вчера он был в крови и плакал, – сказал сатир. – У вас никогда не идет кровь, и вы не плачете. У господина никогда не идет кровь, и он никогда не плачет.
– Ах ты, бродяга! – сказал Монтгомери. – Берегись, не то сам будешь в крови и будешь плакать.
– У него пять пальцев; он человек с пятью пальцами, как и я, – сказал обезьяно-человек.
– Пойдемте, Прендик, – сказал Монтгомери, взяв меня за руку, и мы пошли дальше.
Сатир и обезьяно-человек стояли, следя за нами и переговариваясь.
– Он молчит, – говорил сатир. – А у людей есть голоса.
– Вчера он просил меня дать ему поесть, – сказал обезьяно-человек. – Он не знал, где достать.
Больше я ничего не расслышал, до меня донесся только смех сатира.
На обратном пути мы набрели на мертвого кролика. Красное тельце несчастного создания было растерзано на куски, ребра ободраны до костей, мясо с хребта кто-то явно обгрыз.
Увидев это, Монтгомери остановился.
– Боже мой! – сказал он, нагнувшись и подняв несколько раздробленных позвонков, чтобы получше рассмотреть их. – Боже мой, – повторил он, – что это?
– Кто-нибудь из ваших хищников вспомнил свои старые привычки, – сказал я, помолчав. – Эти позвонки прокушены насквозь.
Монтгомери стоял, не сводя глаз с позвонков, бледный, с перекошенным ртом.
– Плохо дело, – сказал он.
– Я уже видел нечто в этом роде, – заметил я, – в первый же день.
– Черт побери! Что же именно?
– Кролика с оторванной головой.
– В первый день?
– Да, в первый день. В кустарнике, за оградой, когда я ушел вечером из дому. Голова у него была оторвана.
