И тут же захотелось обнять его, прижаться к холодной куртке, зарыться носом наконец в этот ебучий мех, и что бы щемящее сердце само сказало, что он там чувствует и ощущает, напрямую постучавшись к чужому и взявшись за ручки водить хороводы. Но Слава только вдыхает воздуха больше, проталкивая его глубже, и продолжает идти следом.
– Если бы все были такими неравнодушными, Слава, прекрасная 3018 будущего была бы не одним только мемом – Александр замолкает так же резко, как начинает говорить – не бери в голову, кризис среднего возраста – и вот, он говорит как в своих видео, входит в образ, сказал бы Слава, не будь популярным тытрубером, лидером мнений.
Они превращают свое имя и жизнь в бренд, а по сути, те же Славы Продольченко и Александры Карреловы, только со склейками и заготовленной речью, остаются в ней. Разумеется, только пиздатые плохие качества и ахуенные хорошие, нелицеприятные замазываются корректором и тут уж каждый сам выбирает марку.
Так что, если Александр что-то и напяливает – то только себя самого.
Слава стоит на пару ступенек выше и откровенничает, с нихуя он полез, пока яйца не прищемили, а так – диванный воин, как он есть. А Александр не такой. И пускай ему отвечают, что яйца прищемили раньше, Слава, только и всего, мотает головой, и сердечно говорит: "Александр Каррелов, вы ахуенны и не спорьте со мной!"
Глядят ему под кожу, с усталостью и недоверием:
– Я тоже сидел на жопе ровно, пока, как ты выразился, не прищемили яйца.
– Но не вам.
Александр продолжает смотреть ему в душу, минуя зрачки, окольцованные такой же как у него голубой радужкой, пронзает белок ясными очами
– А с компроматом на Рыбку, вы вынете не только свои гениталии из дверной щели.
– Мне льстит, что ты такого обо мне мнения, но компроматом нужно еще правильно воспользоваться, как видишь, у меня получается только сидеть, сосасть и обрекать на то же «каррелят».
– В этот раз сможете – Слава горячо возражает, и Александр невольно рассматривает его: не брившегося пару дней, в капюшоне темной толстовки, обещающей холодные пальцы, и выделяющиеся, на бледном от недосыпа лице, влажные, маниакально горящие глаза. Его бы отправить домой, в Петербург, отсыпаться в девичьих объятьях, но Александр молчит, не давая мыслишки вылезти на ружу: "Я почему-то доверяю этому пареньку".
И улыбается спятивший, так широко, как только может. Эта его улыбка давно стала уродливой гримасой, ломая свою остчертевшую прохладу, разламывая лед, добивая выстрелом в голову остраненность. И парень его копирует, давая почувствовать, как нелепо выглядит это выражение лица.
