– Да не расстраивайся ты раньше времени, найдется твоя подруга, – успокаивала ее Тетка. – Она девочка бойкая, зацепилась за какую-нибудь возможность, и не до тебя ей.
– Я была у нее в общаге! – воскликнула Глаша. – Ее там никто не видел.
– Тихо-тихо, – села рядом с ней Врачиха и приобняла за плечи, – сейчас Сергей Ефимович все выяснит у Похлебкина. Когда ее видели, с кем она уехала. Не волнуйся.
– Выяснит он… – ворчливо сказала Глафира. Ей была безумно приятна забота этих нелепых женщин, хотя она, конечно, не показывала вида. – Его самого чуть не взорвали, и что он выяснил?
В приемную вошел Торопов.
– Ну вот, Сергей Ефимович, только про вас говорили, а вы тут как тут, – нарочито бодро сказала Аллочка.
Сегодня она Глашу совсем не раздражала, наверное, потому, что не лезла со своими нравоучениями, а может, просто они все притерлись друг к другу.
Торопов ничего не ответил и сразу подошел к Глафире. Присел рядом с ней на корточки и взял ее за руку.
– Что? – помертвевшими губами спросила она. От жуткого предчувствия учащенно забилось сердце. – Назира?
– Да, Глашенька, Назира умерла, – сказал Сергей и попытался ее обнять.
Нет, это бред какой-то! Этого просто не может быть! Не может! Только не Назира!
Глафира оттолкнула его, вскочила с места и закричала:
– Вы все врете! Назирка не может умереть. Она шла на «Сатисфакцию» делать макияж! Она молодая, здоровая. Она не может умереть!
Ответом ей была звенящая тишина. Она была такой плотной, что казалась осязаемой. Глафира Радова наткнулась на нее, как на стену.
– Вы что, в полиции это узнали? – внезапно обессилев, спросила Глаша.
– Нет, Антон Семенович сказал. Ему сообщили, – тихо сказал Торопов, сделав ударение на слове «ему».
– А это точно она? – жалобно спросила Глафира, понимая, что Востриков не ошибся.
Откуда-то появился Вениамин, прижал ее к себе. И тут она заплакала, нет, даже завыла. По-взрослому, по-бабьи. Она рыдала, Веня гладил ее по голове. Остальные стояли молча. Через некоторое время поток ее слез иссяк. Тогда Сологубова решительно взяла ее за руку, отвела в ванну, наклонила над раковиной и стала умывать. Глафире было все равно. Не хотелось ни сопротивляться заботе, ни плакать, не хотелось ничего.
Когда через некоторое время они появились в приемной, все сидели полукругом около ее, Глашиного, стола.
– Садись, – решительно сказал Торопов. – Нужно серьезно поговорить.
Глаша села на кончик стула и подняла на него измученные глаза. Сергей Ефимович, наоборот, взгляд отвел и стал торопливо говорить:
