Эриксон воспринял невиданный фокус как обычное или привычное явление. Словно он всю жизнь прикуривал не от спички или зажигалки, а от искр, вылетающих из рук Лерана. Потеря способности удивляться сама по себе достойна удивления, но Барт и эту мысль пропустил спокойно. «Что было, то прошло, что будет, — то и будет. Чёрт с ним!» — примерно так он сказал себе, делая затяжку.
— Кто я, Барт? Почему я не знаю ни одного человека, способного на то же? Ты знаешь, я могу в воде находиться столько, сколько захочу… А сегодня я понял, что способен заглянуть внутрь человека, в его мысли. И это не предел. Что со мной происходит? Как всё оценивать, и годится ли обычная мораль для такой оценки?
Шквал вопросов, за которыми новый Леран.
— Я знаю меньше тебя. Ты во многом перерос меня. Что и радует, и беспокоит. В одном я с тобой един, — в твоей тяге к религии…
— Ты единственный из людей, кто знает меня. Я не хочу стать объектом всеобщего интереса.
— Я тоже не хочу этого. Достаточно… Когда ты занимался загадками общими, такими как причина гибели ящеров семьдесят миллионов лет назад или гипотезой панспермии, я ещё понимал кое-что…
Леран на минуту загорелся, Барт увидел в нём частичку того, прежнего, увлечённого и стремящегося к пониманию юношу.
— О, Барт, к этим загадкам ещё предстоит вернуться. И к гипотезе панспермии. Вдруг она поможет мне разобраться в самом себе? Ведь никто не знает, как на Земле появился человек. Этой задаче пока не видно решения, сплошь путаница околонаучных домыслов. А вот семена, упавшие с неба, могли бы всё объяснить. Хотя я больше склоняюсь к библейскому варианту.
— Гёте писал…
Барт тускло улыбнулся и продекламировал:
— «Сила красит мужчину, отвага свободного духа?
Рвение к тайне, скажу, красит не меньше его».
— Гёте для меня не авторитет, — без паузы отреагировал Леран.
— Что ж… Резонно. А почему, не секрет?
— Он был человек неверующий. Все его произведения — поэтическое осмысление демонологии. Везде он пишет о богах, об их множественности. Монотеизмом «великий» не страдал.
Эриксон решил не продолжать тему. Он чувствовал усталость и растущее желание сбросить тяжёлый груз. И то, что он не мог сменить их отношения без согласия Лерана, мучило его. Никем не одобряемая роль опекуна надоела, раздражала. Хотя он понимал, — единственное, что удерживает его от окончательного падения в омут алкоголизма и чёрной депрессии, — это необходимость заботы о Леране и Леде, основанная на долге перед Марией и Ирвином.
