Жрец уверенно направлял своего жеребца между дубами и тот проходил напролом через заросли орешника и низкие ольшаники, расчищая нам путь. Наконец, мы достигли небольшой низины, откуда на меня немедленно пахнуло отвратительным и так хорошо знакомым запахом.
– Нет, Ковнер, тебе не туда – усмехнулся человек под капюшоном и добавил – Пока не туда.
Это снова было сказано по-русски, с тем же самым смутно знакомым произношением. Тут мне стало окончательно понятно, что это за акцент. Он, этот акцент неоднократно звучал в старых советских фильмах про войну, тех самых, которые так любил мой дядя, мамин брат.
Мы прошли по-над омерзительно пахнущим распадком и увидели полускрытый хвойным лапами шатер, растянутый между четырьмя соснами: Шарканчи явно не чурался элементарных удобств. Широким, гостеприимным жестом он предложил мне войти. Мои сомнения, если они у меня и были, быстро развеяли двое в капюшонах, подтолкнув меня под локти. Внутри шатер совсем не напоминал юрту кочевников: было в нем нечто неуловимо-европейское. Этому способствовал настоящий деревянный стол с полированной столешницей и пара складных стульев. Интересно, подумал я, как они транспортируют все это великолепие? Неужели на птерозаврах? Ответ подсказало дружное лошадиное ржание за пологом шатра. Шарканчи уселся на кресло, самое настоящее раскладное кресло за столом, а мне указал на стул. Двое капюшононосцев встали по бокам у меня за спиной и, положив руки √мне на плечи, заставили сесть. Еще двое встали поодаль.
– Фу, как от тебя несет чесноком! – под капюшоном не было видно, как жрец аристократически морщит нос – Тебе не кажется, что чеснок – это удел примитивных созданий с примитивными эмоциями? Впрочем, откуда тебе знать, что такое истинные эмоции и тонкие чувства? Допускаю, однако, что тебе не чужды базовые инстинкты и примитивные радости.
Он сделал паузу, ожидая моей реакции, но не дождался ее.
– Кстати, Ковнер, как тебе понравилась наша показательная акция в том русском селе? – ехидно спросил он.
Русское? Для того чтобы стать русским, этой славянско-хазарско-печенежской деревне надо было прожить еще несколько веков, пережить татаро-монгольское иго и выстоять на Куликовом поле. Но этих веков их лишили нацистские птерозавры, их мерзкая "акция”. Акция? Как велика сила эвфемизмов! Убийство женщин и детей он стыдливо называл "акцией". К сожалению, не он один отличался такой стыдливостью. И до него и после него массовые убийства называли "зачисткой", "умиротворением" или "геноцидом". Суть дела от этого не менялась. Можно было еще сказать – "принудительное переселение", ведь в результате таких переселений некоторые, но далеко не все, действительно добирались до места назначения, подтверждая запланированные "потери". А был еще и "сопутствующий ущерб", также исчисляемый женскими и детскими трупиками. Воистину, не только русский язык был "велик и могуч" в своем лицемерии изощренных синонимов.
