На глаза Лелины навернулись слезы, губы задергались, и стало ей так бабушку жалко, так за бабушку страшно, что – ой!
– Ага, – сказала она скрипучим голосом, пряча за сварливостью нахлынувшие чувства, – ты насоветуешь. Напьешься этой дряни и про всех, кого любишь, забудешь, что твоя навья. Дай сюда мешок, я понесу.
Бабушка взглянула странновато, но мешок, помедлив, отдала. Шли дальше молча, и был тот их путь какой-то бесконечный. А когда уже выходили на прямоезжую дорогу к Серпейскому граду, Леля спросила тихо:
– Баба, а вот, скажем, княжич. Как думаешь, он испугался бы порчи словесной?
– Волхебства только дурак не боится.
– Ну да, – сказала Леля недоверчиво. – Один стоять против всего света не боится, а тут – тьфу, порча.
– Это совсем другое. Вон, Тумаш, один на один вышел против гриди-дружинника, а случись ему…
– Выгораживаешь, – перебила Леля бабушку. – Знаю тебя. Весь их род любишь, а оглоблю эту в особенности.
Потвора остановилась, перевела дух, вытерла с лица пот.
– Саму тебя не больно-то испугаешь, – продолжала Леля с горячностью.
– Почему? – удивилась Потвора. – Волхебство сила страшная. Что до меня, то очень я, к примеру, не хотела бы сойтись с Любомиром зубы в зубы… хотя, может быть, еще и придется. А род Темницкий, ты права, люблю. Сильные люди, смелые, верные. Гордые. Но зелья приворотного, и тем более… чего покруче, сама для тебя варить не буду, и тебе не позволю. Видала, небось, как Радуша Ослябина на Последнем поле животом своим зерна ловила?
– Очень нужен мне твой Тумаш! – возмутилась Леля. – Пускай Радка оглоблю эту твою гордую себе с потрохами забирает, кобыла грудастая. "Бабушке пожалуюсь!" Трус. Успел уже, наябедничал?
– Напраслину не возводи. И где это ты, кстати сказать, видала грудастых кобыл?
Леля невольно прыснула смешком и боднула бабушку в плечо головою. Путь близился к концу. Впереди в просвете деревьев уже проблескивала синевою Серпейка. И тут по верхушкам деревьев прокатился какой-то гул, будто далеко-далеко лопнула сильно натянутая толстая пеньковая вервь. Наземь посыпалась всяческая труха. Закачались, затрещали деревья, и вдруг налетел, поднимая в воздух тучи опавшей листвы, сильный порыв ветра.
Потвора зашаталась, повисла на клюке, рот ее широко раскрывался и закрывался, как у рыбы, выброшенной на песок, и Леля с ужасом увидела, что из носа бабушки хлынула и закапала на землю страшная красная кровь.
– Баба! – завизжала она, – Что с тобой?
– Ничего, ничего, что орешь, – невнятно бормотала бабушка.
