– Сука! – тихо прошептал Алексей, ловя на мушку влажную от пота и выступившего молока грудь предательницы. В ожидании зрелища все замерли: мужики – приготовив ружья, Маринка – отведя за спину мальчонку. Выстрел и взрыв грохнули одновременно. Женщина вздрогнула и, наклонив голову, с любопытством пыталась что-то рассмотреть на блузке, чуть повыше левой груди. Затем, подняв голову, жалостливо позвала стоявшего над пустой, дымящейся ямой мужа.
– Степ! Это чё у меня на груди? Кажись, ранило меня?! – устало оседая на землю, удивлённо произнесла Маринка. Затем, вздрогнув, глянула на заросли с притаившимся за ними Алексеем и медленно завалилась набок.
Мужики бросились на помощь, а Лёшка, боясь случайного хруста, метров сто крался, уходя в лесную чащу. Затем, услышав за спиной вопль отчаяния и ярости, словно подхлестнутый им, со всех ног рванул к тропе.
План был простой: пробежать по дорожке обратно и устроить засаду на возвращающихся охотников до его, Лёхиной, жизни. Удобное место он помнил: там тропинка пролегала по дну оврага, густо поросшего сверху кустарником. До жертв метра четыре будет, а тем и деваться некуда.
Добежал. Овражек, с полста метров длиной, и ни одного укрытия. Залез наверх, замаскировался, в непоколебимой решимости поквитаться со своими убийцами злой замер.
«Хлеба им для солдата жалко стало, а гранаты, стало быть, не пожалели?! Уроды!» – распалял себя Лёшка в ожидании селян.
Часа через полтора услышал приближающиеся шаги. Приготовившись, подобрался, отёр пот со лба, приложил к плечу карабин. На тропу вышли два мужика, несущих Маринку, безвольно лежащую на грубых – из рубленых жердей – носилках. Рядом с ними, не отрывая взгляда от бледного лица матери, держа её за руку, шагал давешний мальчонка. Уставшие мужики шли быстро, поэтому паренёк, чтобы не отстать, то и дело переходил на бег. Сзади, понурившись, вытирая рукой постоянно набегавшие слёзы, брел Степан. Мальчик, не оглядываясь на отца, постоянно спрашивал:
– Батько! Вона же ни вмерла? Вона же встанат? Мамку же виликують?
– Ни вмерла сынку, – словно в бреду, отвечал на вопросы паренька Степан. – Вона встанат, не плач сынку…
Процессия давно скрылась из виду. Птицы, примолкшие было от людского говора, вновь раскрасили лесную чащу своими переливистыми трелями. Всё вокруг жило, цвело и радовало глаз. Один Алексей, оперевшись щекой о приклад карабина, – окаменел! Лишь слёзы из расширенных от ужаса глаз молча стекали по щекам солдата.
