Однажды под вечер, презрев трамвайные рельсы, киоск окружили три машины. Группа товарищей крепкого телосложения организованно спешилась и строем двинулась к скворечнику. Завидев меня в окошке, напряжение на лицах сменилось растерянностью и удивлением.
– О! Это ты?! Твоё?
– Ребята! Привет! Да ну, откуда! Работаю я тут! – Улыбки, рукопожатия, объятия до хруста в позвоночнике. – Вот, спасибо, на место встал!
Оглядываю парней. С одним мы когда-то плавали по соседним дорожкам, с другим отрабатывали элементы в зале дзюдо, с третьим отбивали до бумажной каши центр мишени в тире.
– Говорят, ты тут нечто невообразимое устроила, клиенты все к тебе бегут, соседи жалуются, нас вот позвали.
– А то! Ещё бы им не бежать! – Гордо соглашаюсь я, и предлагаю прочесть вывеску. Парни смеются, и, прежде чем уехать, интересуются:
– Что тебе у тебя купить?
– Да не надо! Зачем?!
– Надо-надо, когда ещё увидимся…
Мы расстаёмся, обнявшись на прощание ещё раз. Я обвожу взглядом товар, метко плююсь в окно, и принимаюсь подсчитывать, сколько ещё осталось до осени дней.
Стылый глянец жидко-голубого неба, с не подмёрзшим ещё, ловко наляпанным нагромождением белого, и бегло прорисованными, спутанными локонами кроны, в хрустком лаке вчерашнего дождя. Лубочна ли картинка сия?
Ступил неловко на спрятанную под салфеткой наста ветку, и тут же – как если бы кровь на снегу, или поранил, обидел кого невзначай. В самом же деле – пролил совсем немного рдяной41 красы42, что на фоне седого пробора тропинки, – манит, зовёт, путает. И уж не мнится всё одним и тем же, серым, не пугает. Глядишь в его ржавый просвет и кажутся малыми, тихими птицами семена клёна. Машут крылами, порхают, мерещатся будто. Садятся на снег, в неглубокие гнёзда стаявших следов, и жду. Чего же? Да всё того же, весны.
Белка вздумала было выйти, казала нос из дупла, а тут: солнечный светлый прозрачный ветер, словно бы с моря, – с ближнего ль, с дальнего, – всё одно, рукой не достать. Кроны деревьев напевают песни штормов, что им ветер принёс издалёка. Часть со слов, часть – по нотам, и необидное долгое молчание пауз – замерший стук камешков один об другой.
Наслушалась Об море синица, да слёту в незапертую льдом с кануна купель. И давай, тереться, ершиться да ёжиться, отжимая пёрышки. Хотя зябко глядеть на неё, а и весело. Да ей, вроде бы всё нипочём, – припудрилась мелким снегом, и чиста, и свежа.
Под приподнятым над землёй куполом ночи, обнаружилось белое, невеское
