Едва заслышав скрип отворяющихся дверей шкапа, мы летели со всех ног, дабы поприсутствовать, проверить его недра в который раз. И, переводя взор с бабушки на банку, путая заискивание и обожание, молча ожидали, пока, словно сам собой, откроется крышка, и будет предложено: «На-ка, возьми себе, что-нибудь!» Впрочем, так бывало не каждый раз, ведь мы могли провиниться, ослушаться или просто – переесть за обедом.
«Когда я ем, я.…»33 – строго напоминали нам за столом, хотя, об этом можно было бы и не просить. Бабушка готовила вкусно, – какие там разговоры, – знай, подставляй тарелку. Зато, не занятые ничем уши, ловили каждое слово.
Взрослых, как видимо, не касалось это правило, про молчание во время обеда, посему, мы становились невольными свидетелями разговоров о войне.
Как жаль, что я там был, слышал, слушал, но почти ничего не смог запомнить! Из того, что задержалось в моей дырявой памяти, – упоминание про некоего замечательного ординарца, который служил под началом деда, и приезжал к нему после Победы. Про то, что «пайку офицерскую от солдат не прятал, а делился с ними, ели вместе, из одного котла»; как после ранения никак не мог заснуть в кровати, – кинул на пол шинель, и тогда уж выспался, за все годы. Да однажды, разделся в какой-то хате, вышел во двор к колодцу, помыться, а дом накрыло снарядом, и вместе с вещами, документами, орденами на гимнастёрке сгорело представление к польскому "Кресту Грюнвальда", – «как части, первой вошедшей в Померанию». Вот, пожалуй, и всё. Мало? Может и так, но малому – достаточно34
Во что мы тогда играли? В войну. А рисовали что? Да всё её, проклятую. Танки, взрывы, пушки, наполовину залитые талым снегом воронки от снарядов, солдат в пилотках, и везде, где только можно, пририсовывали звёздочку. Даже если в руках был один лишь серый «простой» карандаш, после звезду непременно и обязательно раскрашивали в красный цвет. Но если вдруг замечали, что у кого-то не так, щурились подозрительно, а после требовали:
– А звёздочку?!!
Да следили при этом, чтобы были правильные, одинаковые края, и гордились, коли умели одним движением вывести такую, как на Кремлёвских Курантах, – ровную, сияющую, победную.
Вспомнилось ещё, как любили мы разбивать камешком ленту пистонов, сидя прямо так, на тёплом асфальте. Пистолеты были у всех, но вот, – чтобы рукой, кто скорее, да у кого больше сизое облачко пороху… Ну и тут уж – никак не устоять, – сразу ползком, в грязь, пузом по песку, как деды, скрываясь за бруствером песочниц и дощатым штакетником, который берёг от нас, пострелят, бабушкины пионы с маками.
