– Гриня, бегом ко мне, – крикнул комбат. – Давай, запроси артиллерию, пусть еще пару раз жахнут, чтобы фрицы в траншеи залегли.
– Понял, товарищ майор.
Радист включил рацию и, стараясь говорить в эфир как можно спокойнее, стал вызывать штаб: «Семнадцатый, я Ураган, прошу два залпа артиллерии», – он повторил это трижды и хотел еще, но услышал, как громом ответили наши орудия.
– Хорошо! Давай еще! – произнес комбат, посмотрев в сторону батареи. – А теперь: «Вперед!», – крикнул он, и побежал на врага.
Немцы прижались, спрятались в окопах, ожидая новых залпов, и пока первый из них, самый любопытный, не выглянул, они не стреляли. Батальон рвался к траншеям и когда немцы вновь открыли огонь, до них оставалось сто метров. Батальон залег и ответил встречными выстрелами. Григорий упал, откатился в сторону к воронке, сполз в нее и стал стрелять по виднеющимся над окопом, каскам и лицам противника. Несколько человек из батальона пригнувшись, пробежали и раздали бойцам гранаты. Савчук подтащил ящик и собрал около себя пятерых рослых бойцов. Каждый из них взял по несколько гранат, и они расползлись в стороны. Подкрались как можно ближе к немцам и начали забрасывать гранаты во вражеский окоп. Комбат сам выбирал этих солдат, проводил соревнование, кто дальше бросит гранату – и сейчас эти люди, одну за другой закидывали в окоп врага рвущуюся смерть. Они внимательно следили за командами Киселева, и когда он поднял руку, резко прекратили бросать. Еще не успела осесть пыль от взрывов, а комбат уже встал и крикнув: «За мной!», поднял батальон.
Гриша, спотыкаясь, побежал вперед. Рация мешала и била по спине. Он старался делать короткие перебежки, петлял, падал и снова вставал, а пули продолжали свистеть навстречу, сплошной стеной. Солдат не задумываясь, бежал и кричал. Он не знал, есть ли среди этой свинцовой стаи та, что предназначена ему. И если она была, то он бежал ей навстречу, а там кто сильнее, тот и устоит. Пуля она тоже с мозгами, если что, свернуть сможет.
Гриша не думал, где его место, впереди или за спинами друзей, он рвался вперед, чувствуя, как в нем рождается желание разорвать тех, кто убивает его товарищей.
Бойцы, преодолев смертельную стометровку, спрыгнули в окопы. Испуганные немцы не ожидали этого, но, увидев рядом противника, бросились на него. Началась рукопашная. Рядом с Григорием оказался молчун Рыков. Гриша увидел, что такое боксер-чемпион. Немцы отлетали от него, корчась от боли. А он сносил челюсти направо и налево. Два здоровых фашиста с озверевшими глазами хотели наброситься на него сзади, но Григорий короткой очередью остановил их. Громоздкие трупы упали друг на друга. Рыков, увидев это, повернулся и, подмигнув, с улыбкой качнул головой. Гриша хотел ответить ему, крикнуть, но, заметил, как резко замерло и побледнело лицо солдата. Григорий не слышал выстрела, вокруг были лишь крики и мат. Он присел, прижался к бревенчатой стенке окопа и замер. Только что эти глаза смотрели на него, в них кипела жизнь, а теперь он увидел стеклянный взгляд и пустоту.
