На какой-то момент Саша все же уснул и успел увидеть совсем другую Лильку — прижавшуюся к стеклу девчонку с пронзительным сиротским взглядом. Такой она была в день их знакомства… Тогда он пытался хоть ненадолго отделаться от нее, чтобы поговорить с матерью. Может, Лилька и этого не может ему простить? Всего девять лет прошло, забывать еще не время…
Стюардесса улыбнулась ему одними губами:
— Водички не желаете?
"Не водички", — ответил он про себя, только качнув головой. Ее это не огорчило. Кого может расстроить отсутствие желания в постороннем человеке? Саша оглянулся стюардессе вслед: если он заявится с такой, то уже не будет выглядеть раздавленным червяком, которого Лилька не заметила в спешке.
Откинувшись на спинку, он закрыл глаза. Это слишком избитый прием. И слишком глупый. Он и без того унижен достаточно, чтоб еще и выставлять себя дураком. Надо просто пройти через это…
Через что именно, Саша представлял смутно. О чем он должен спросить? Что он может сказать? Наверняка Саша знал только одно: ему необходимо быть рядом с матерью, потому что ей сейчас хуже всех. Ради Игоря она отказалась от прошлого, которое так берегла, а он лишил ее еще и будущего. У нее осталось настоящее, жить в котором было невыносимо.
"И мне тоже", — подумал Саша, когда обнаружил, что стюардессы, раздававшие подносы с завтраком, забыли вручить ему пакетик с пластмассовыми приборами. А он заметил это не сразу, успел распаковать курицу с рисом, и пока дозвался девушку в форме, все уже остыло. Холодный рис стал безвкусным… От досады защипало в носу: "Почему именно мне?" Это была глупая, совсем детская обида, но ее тоже нужно было пережить.
После завтрака Саша уснул, измотанный той тяжестью, которую носил в себе уже несколько дней. И тем напряжением, которое пережил, досрочно сдавая экзамены, чтобы его отпустили на каникулы пораньше. Преподаватели не были довольны, но все же пошли на это, потому что любили Сашу. Он знал это и воспринимал как нечто естественное. Какую-то неделю назад ему казалось, что его любят все…
Разбудили его перед самой посадкой. Спросонья он не слишком вежливо уставился на соседку, силясь сообразить: кто это? И тут же понял, что ее обидел этот его не узнающий взгляд, и пробормотал:
— Спасибо.
На то, что дом совсем близко, сердце успело среагировать раньше разума. Оно будто натянуло какие-то вожжи, и в груди возникло болезненное напряжение, уходящее вниз. "Ну, и что это? Я боюсь? — придирчиво прислушался он к себе. — Нет, это что-то другое… Отвращение? Малодушие? Нет, все это не то".
