Исповедь солдата | страница 39
Борт пришёл к обеду. Я собрал свои манатки, положил на всякий случай патроны от ПМ и двинулся в путь. В Чечню я больше не вернусь.
Я летел и радовался тому, что, наверное, ад закончился, и всё должно быть хорошо. Вдруг умиротворенное течение мыслей прервалось криком бортового: «Сейчас сядем, заберем раненых». На носилках несут бойца и офицера. Оба они с оторванными правыми ногами, культи перевязаны жгутами для остановки крови, мышцы и сухожилия, остатки обгоревшей ткани камуфляжа висят как сопли. Молодой орет. Ему, один за одним, вкалывают наркотическое обезболивающее Промедол. Офицер, хоть и весь бледный, а в глазах ужас, но держался молодцом. На меня нахлынули воспоминания и страх об этой проклятой земле: что творится на ней, ради чего или кого такое жертвоприношение? После небольшой паники все немного успокоились, лекарства начали действовать. Офицер даже рассказал о произошедшем: «Когда молодой подорвался, я побежал его вытаскивать, но не добежал. Взрыв, потеря сознания, и очнулся я уже на носилках». Я вспомнил об обуви, о том, для чего нас переобули в кроссовки. У молодого бойца была оторвана нога под коленную чашечку, а у офицера – чуть выше ступни, хотя кому из них лучше, неизвестно, знает лишь Господь Бог.
Всё оставшееся время полета моя голова пребывала в тишине, а шум дизельных двигателей вертолета превратился в песню. Этот сладкий звук давал возможность углубиться в свой внутренний мир, многое понять и осмыслить важные для каждого человека (особенно мужчины) ценности.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Владикавказ нас встретил тихими и спокойными улицами. Здесь оказалось очень много русских жителей, от чего на душе становилось легче. Нас в количестве пяти человек, включая одного офицера, привезли в госпиталь. Здание было из красного, почти бордового кирпича, в четыре этажа, постройки 50-х годов, со многими пристройками. У меня всё время болел нос, опухший, постоянно заложенный после перелома и с двумя синяками под глазами. Каким я покажусь в больнице, и отразится ли это на моей репутации, я не знал, но психологически готовил себя к противостояниям. В большой каптёрке мы сдали свою пыльную форму, кроме сапог и берцев, которые мы забрали с собой в палату, и получили чистую застиранную больничную робу. Форму у нас принимал крепкий, добродушный каптёрщик, который пообещал полную сохранность нашего камуфляжа. Он развесил её на вешалках без номеров и бирок, а больных и раненых приходило по 10-20 человек в сутки, запомнить которых всех в лицо не представлялось возможным. Но меня это не волновало, так как желание отдохнуть и немного выспаться брало вверх. Зайдя в палату, я быстро оценил обстановку и определил старшего деда. Мне сразу поставили капельницу, под которой я лежал 2,5 часа и одновременно принимал допрос.
