Мы уговорили мальчишку смотреть в окно, и они с мамой принялись громко спорить, что интересного есть на улице. Они уже обсудили столб с огромным черным рупором-раструбом, тот самый, который рано поутру разражался звуками гимна, а затем из него сыпались новости и играла музыка, поговорили о наглом воробье, суетливо клевавшем что-то прямо на нашем подоконнике, а я успел только ввести чуть-чуть новокаина внутрикожно в качестве пробы и ждал.
Прошло минут десять, ничего не происходило, и я рискнул приступить к обезболиванию. По инструкции полагалось выдержать больше времени, но я не знал, как объяснить свое бездействие, а пугать женщину перспективой возможных осложнений мне не хотелось. Я обколол края раны новокаином и стал ждать, когда же он подействует, чтобы начать ревизию.
Для того чтобы проверить чувствительность, я периодически тихонько касался зондом кожи и спрашивал мальчика: «Чувствуешь? Тут не больно? А здесь?». Он все время говорил «нет» − то ли не чувствовал от испуга, то ли новокаин начинал работать. Но мне-то надо было знать точно, и я все тянул и тянул с ревизией. Вдруг мальчишка повернулся ко мне и неожиданно бодро заявил: «Дядя, давай петь!». «Давай», − зачем-то согласился я и спросил: «А что?»
– А подпевайте! – заявил юный пациент и начал выводить: «Броня крепка, и танки наши быстры…», − он голосил самозабвенно, с чувством, и даже иногда попадая в ноты. – «И наши люди мужеством полны. В строю идут Советские танкисты, они Советской Родины сыны…»
Я ошеломленно глядел на него, а женщина зашикала на ребенка, чтобы он не мешал доктору, однако в ее взгляде мне почудилось недоумение.
– Ну ты чего, дядя? Слов не знаешь? – спросил мальчишка. Я слегка растерялся.
Откуда мне было их знать?! Я знал только, что такая песня существует, слышал ее отрывки в каком-то старом фильме. Но слов, конечно, не знал, да и петь не умел. Здесь же народ не стеснялся, пели все, что слышали по радио, и большая часть обладала и слухом, и голосом, во всяком случае, так мне казалось. Пение за работой было одним из немногих развлечений, доступных в этом времени. Мама тоже тихонько подпевала, видимо, радуясь, что ребенок отвлекся. Я понял, что выгляжу по меньшей мере странно и, подобно легендарному Штирлицу, близок к провалу как никогда. Не мог человек, живущий в пятьдесят втором году, не знать этой песни! Надо было выкручиваться.
– Погоди, дядя занят, ‒ нашелся, наконец, я. – Дядя не может два дела сразу делать. А ты давай пой, мне веселее работать будет, ‒ сказал я. Мальчишка заголосил снова, а мне ничего не оставалось, как начать ревизию. Рана оказалась не слишком глубокой, правда, длинной. Я иссек рваные края, обработал их марганцовкой. Кровотечение практически остановилось, крупные сосуды оказались целы, связки и сухожилия тоже. Кожу и подкожно-жировую клетчатку я зашил, обработал шов и наложил повязку.
