Поднялась с травы, расправляя складки юбки. Пригнув голову, поспешила из своего укрытия.
Не успела я отойти от яблони, как едва не споткнулась, услышав приглушённый до хрипоты голос Тиссы.
Быстро нырнула обратно под сень дерева. Проклятье, надо же было попасть на её пути именно сейчас и здесь! Тихие шаги приблизились и замерли рядом со мной. Тисса была не одна.
– Давай здесь, – вдруг раздался мужской надсадный баритон.
– Нас могут увидеть, – пискнула прачка.
– Да перестань, не ломайся, Тисс, с каких пор ты стала такой скромницей?
Послышалось шуршание, какое-то копошение, шумное нетерпеливое сопение. Меня будто горячей водой окатили – Светлая Мать, чему я буду свидетельницей? Я качнулась, сомневаясь в том, оставаться на месте или выдать себя? Но тогда Тисса точно подумает, что я слежу за ней, но слышать это я не могла! Женский стон подстегнул осмелиться: сжав кулаки, я вырвалась из ветвей яблони и вышла на дорогу.
Мужчина, один из стражников замка, сжимал в кольце рук прачку, бесстыдно задрав платье, оголяя её бедро до пояса.
– Ты?! – охнула она, не ожидая меня увидеть.
Даже в темноте я видела, как её лицо побагровело, а ноздри яростно вздулись, глаза округлились в испуганном удивлении. Стражник перевёл на меня взгляд, заинтересованно и оценивающе оглядел с головы до ног. А мне вдруг сделалось противно от этого всего. Тисса очнулась первая и тут же оттолкнула мужчину, вырвавшись из его объятий, расправив юбку, вытянулась.
– Чего глазеешь, иди куда шла! – зло рыкнула на меня.
Я хмыкнула и, отвернувшись, пошла из сада, поскорее убраться, как можно дальше. Но, несмотря на то, что я застукала прачку за непристойным делом, особой радости я от того не испытывала, напротив, стало ещё сквернее.
***
Полночи я ворочалась, не в силах уснуть. Стоило только сомкнуть веки, как передо мной появлялся Амгерр с наполовину обезображенным лицом, а другая – с отточенными чертами – здоровая сторона пугала больше, его хищный взгляд, находясь даже вдали от него, прожигал в полумраке. О, Светлая, если бы только он отвращал! Заставлял трепетать всю и гореть каким-то странным всеобъемлющим огнём, вынуждая сворачиваться клубком, вжимать лицо в подушку, стискивать бёдра. Это было невыносимо стыдно дико и в то же время до злых слёз и обиды желанно. Я ведь ничего такого не должна испытывать?! Это всё из-за того, что я нарушила границу, соединившись, пусть на короткий миг, с тем, с чем не должна была. Я виновата в этом, и теперь меня это будет мучить неизвестно сколько времени, и, что хуже всего, мне это понравилось, настолько, что хотелось испытать ещё. Внутри упрямо росло навязчивое напряжение от грудного приглушённого голоса, от ощущения на себе горячих мужских рук того, кто мог унять это болезненный пыл, утягивая в свой огонь, обжигая и разряжая всю меня без остатка, чтобы, наконец, успокоиться, чтобы не чувствовать, чтобы забыться.
