— А ты? Сбежал? Почему? — строго спросил Студент.
— Откуда знаешь? Я ведь и взаправду бежал.
— Плохо кормили?
— Воспиталка там был лешак-баба, злющий ведьма, — оправдывался Гирыш, — щипался больно-больно. И за уши драл… Вот и бежал…
— Ну, и правильно сделал, я тоже бы сбежал.
— Нет, тебе не надо бежать, ты — большой. И сильный. Ты бы сам наподдавал ей тумак.
Студент и Гирыш негромко разговаривали. В углу на топчане мирно похрапывал Курчавый. Больше во всем доме никого не было.
— А мать тебе не сказывала, за кого воевал в гражданскую твой отец? За белых или за красных?
— Как же, сказывал. Какие-то белые офицеры летом, не знаю вот, каком это году было, убили отца расстрелом здесь, в городе, Михайловского собора.
«Значит, в восемнадцатом, — мысленно уточнил Студент. — Если Курчавый или кто еще узнает о судьбе отца Гирыша, загубят парнишку».
— А ты хорошо его помнишь, отца-то? Часто разговаривал с ним?
— Да где там… Однако помню, говорил он мне, что шибко я счастливый буду. Я на мать похож, а старые люди вон тоже говорят, кто из сынов на мать похож, тот счастливым будет. Я очень похож на маму. Она красивый был. Тоненький-тоненький, да белый, как березка. И добрый, душа-человек.
— А когда же ты сбежал из приюта?
— Четыре месяца пошел. Там и жратвы плохо давали, баланда жидкий-жидкий, дно чашка видно.
Почувствовав доброе отношение Студента, Гирыш долго и доверительно рассказывал о себе. Поведал, как с другими беспризорниками ночевал в подвалах и на чердаках, воровал вместе с ними, чтобы прокормиться; как однажды ночью в подвал нагрянули милиционеры, а Гирыш запрятался в какой-то хлам в углу и один остался незамеченным; часто голодал по нескольку дней, кормился возле нэпмановских трактиров, добывая отходы пищи из мусорных ящиков и помойных ям. Но и там съестное попадалось нечасто.
… Ноябрьское утро было пасмурным и холодным. Лужи на обильно политой дождями земле покрылись ледком.
Студент не спеша прошел по плотине, поднялся по взвозу к Куренной улице, а затем свернул на Базарную.
У булочной он остановился, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. «Опять слежка», — с досадой подумал он, теперь уже не сомневаясь ничуть, что кто-то следует за ним по пятам.
Дул холодный порывистый ветер, заставляя прохожих поднимать воротники. Поднял воротник потрепанной шинели и Студент. Он продолжил путь, не замедляя и не ускоряя шага.
На базаре начинался обычный будничный день. Туда-сюда сновал разношерстный люд, гонимый нуждой или корыстью, жаждущий купить-продать, а чаще того — сделать выгодный обмен; здесь галдели, рядились до хрипоты, надсаживая голоса; лоточники кричали громче всех, расхваливая на все лады немудреные товары; по самой высокой цене шел хлеб.
