— Узнаю.
— Может быть, это войдет и в окончательный текст. Там я взял космогоническую проблему, хотя поручил изложить ее человеку ироническому. Мне кажется, что сегодня человечество запуталось и ничего не жаждет так, как понимания, на каком пересечении времени и пространства оно находится. Глава написана очень плотно. Это объясняется не косноязычием, а другими обстоятельствами. Строки — это не только информационный материал, но и лестница, по которой вы спускаетесь в глубины изображаемого мира, изображаемых душ, провод, по которому идут токи. В романе, над которым я сижу, у меня даже строй речи все больше соединяется с миром изображаемого человека, почти графически передает его. Во всяком случае, я пытаюсь этого добиться.
Тут последовал пропуск какого-то звена:
— У каждого писателя, если он хоть немного выделяется, есть своя отметина, метка — своя сквозная тема, к которой он постоянно возвращается. А что делает Чосич?
— Ушел от всего. Занят романом. Пишет четвертую книгу.
— Четвертую? Этого нельзя делать. Надо писать эссенциями. Кратко и так, чтобы слово было частью целого. У нас защищал недавно один медик диссертацию. Он доказал, что в человеческом организме все связано со всем. Вы ударите человека по плечу и можете остановить работу сердца. Так должно быть и в художественном произведении.
— Леонид Максимович, а почему в «Воре» все герои связаны с искусством?
— Видите ли, я считаю, что в человеке главное не то, машинист он или ткач, главное — человеческий потенциал, хотя, может быть, он даже и не проявится. Надо всегда не только видеть внешность человека, но и заглянуть за него. В «Воре» искусство — это такая подсветка. Кстати, в «Воре» пропущено одно очень важное место, и я не знаю, как оно пропало. Векшин приходит, ищет документы, а находит стихи. И вот я сам не понимаю, как пропали стихи.
Он прочел это стихотворение и сказал: «Неплохие стихи, верно ведь?».
— Вот мы соберем все ваши стихи, — пошутил я.
— Ни в коем случае не надо этого делать. В свое время, в 1880-м году что ли, кто-то из великих князей собрал юношеские стихи Лермонтова, неприличные стихи. Я видел этот сборничек. Но ведь это чтение на потребителя...
В 6.30 Милосав уехал в Большой театр смотреть «Дон-Кихота», а я, проводив его, вернулся, и мы продолжили разговор. Он был трудным, порой очень жестким. Леонид Максимович был в настроении самобичевания, сказав мне, что «хотите, я напишу расписку, что я, Леонов, как человек, художник и философ...» — далее следовали уничижительные слова.
