И нужны совсем другие масштабы. Мы слишком привыкли к своему значению. Как же, существуем 100 тысяч лет! И никогда не думаем о том, что после нас будет еще множество формаций. За нами долгое время, неизмеримое... Сейчас есть потребность в этой точке обитания, и мы находимся в этой точке. Не верю в существование жизни во Вселенной, кроме нашей.
Мы должны шире мыслить, соразмерять сегодняшний день с тем, который придет через миллионы лет. Я давно думал об этом и говорил Горькому, размышляя об эффекте Доплера.
Я рассказал ему о своей беседе с американским профессором Джексоном, который считает Чехова одним из самых умных писателей в русской литературе.
— Нет, я с этим не согласен. Тут другое. У него было поразительно точное видение сущности любого предмета. Знаете, в чем гениальность Ленина? Как-то один из моих сослуживцев по Гражданской войне рассказывал содержание своей беседы с Лениным. Как ему казалось, Ленин все время уводил разговор к самым простым, обыкновенным вопросам. Иначе говоря, Ленин смотрел в корень всего, в самую главную точку. Вот и Чехов обладал этим качеством.
22 октября 1977 г.
Позвонил Л.М. и поздравил его с Государственной премией за «Бегство мистера Мак-Кинли».
— Спасибо. Приятно, конечно, хотя я и не люблю этого фильма. Подсунули Высоцкого, а я не люблю спать в кровати с другими. Ложишься один, просыпаешься: рядом лежит неизвестный брюнет.
— А что нового в литературе?
Сказал:
— Это произведения местного значения. А нужны вещи крупного обобщительного плана. Бурлюк как-то телеграфировал в Ростов брату: «Приезжай, можно прославиться». К сожалению, ныне стало очень много желающих прославиться.
13 ноября 1977 г.
Позвонил Л.М.
— Вы что — обижены на меня?
— Почему вы решили?
— Не звоните, не даете о себе знать.
— Боюсь оторвать вас от работы.
— Какая работа? Какое-то слякотное состояние души. Вчера ходил в Ленинку смотреть странички «Братьев Карамазовых». Поразительно. Я сказал, что литературоведы этого не поймут. Это какая-то болезнь. Документ о физиологическом состоянии. Пена, щепки, поражающее напряжение, отчаяние, ненависть к самому себе. И от всего этого потом отцедится несколько крупиц чистого золота. И никто не поймет, что стоило их получить. Говорил я на эту тему вечером в музее. А сегодня, как всегда, после таких выступлений у меня на душе муторно.
— Знаете, недавно в работе одного литературоведа я прочел, что Достоевский всю жизнь жаловался, что лишен возможности писать без спешки. Между тем эта спешка была частью его общего лихорадочного стиля.
