Закончив работу, я вручил Л.М. три тома М. Горького.
— Вы думаете, что от Горького что-то останется?
— Останется.
— Ведь его изображение однолинейно. У меня есть такое выражение: побродить в окрестностях произведения. То есть изображается не только Красная площадь, Котельническая набережная, Краснохолмский мост, но и все дальше и дальше. Это умеют большие писатели. К сожалению, мне это почти не удается. Горькому тоже не удавалось.
— Удавалось. Например, в «На дне».
— Ну, «На дне» — это просто счастливый билет.
— Но вытянул-то его Горький.
А как он знал язык!
— Да, диалог у него превосходный. Язык у него — да... А я вот не пишу. С этим пожаром выбился из колеи... Не помню даже, на чем остановился... Но все думаю: а нужно ли большое искусство, искусство сложных проблем, трудных вопросов? Или писать о КамАЗе? Почему сегодня все упрощается, опримитивливается? Кому это нужно? Ведь идею социализма защищаем сегодня только мы. Почему же так примитивно, упрощенно, порой глупо... Неужели кто-то верит, что наши противники — дураки? Вот мы продаем ФРГ два миллиона тонн газа за то, что они поставляют нам трубы для этого газа. Кто в данном случае умен? Мы сбрасываем миллионы тонн воды в скважины, это по-хозяйски? На Дальнем Востоке выжигаются леса, чтобы расширить посевные площади — разумно это?
От подобных глупостей можно ждать только катастроф. Вы предчувствуете?
И этот провал. Хотелось, чтобы человек наш первым вступил на Луну. Не получилось, а нам стали говорить, что «мы и не хотели».
Жизнь не удалась. Даже в мелочах: хотел иметь оранжерею, стоит она две тысячи долларов... Нет ее. Мечтал иметь маленький трактор, чтобы рыхлить почву для растений. Нет его. Один мой знакомый сказал мне: «Вы слишком скомпрометировали себя преданностью советской власти, чтобы вам дали Нобелевскую премию». Вот и сижу, думаю. Лет десять назад я радовался бы такой квартире. А сейчас сижу и думаю, как меня отсюда будут выносить. Вот и еще друг умер — Давыдов, в гимназии он сидел передо мной с Равичем, знаете такого? Я же не антисемит, видите, кто у меня друзья. Но зачем заискивать перед евреями? Разве без этого жить невозможно?
Стал рассказывать, что хотел написать то, другое, но потом махнул рукой, — кому все это надо?
2 февраля 1975 г.
Много было разговоров в эти два месяца с Л.М. Все они вращались вокруг несчастья. То он скажет по телефону: «Вожусь с обгоревшими книгами», то — категорично: «Ничего мне больше не надо».
