Мне очень хотелось пострелять из маузера. Ведь такое оружие я раньше видел только в кино. Стоило большого труда уговорить Тимофеева разрешить мне это сделать. Пошли в лес, и там я несколько раз выстрелил. Самое сильное впечатление на меня произвела возможность пользоваться маузером, как карабином. Для этого рукоятка маузера с помощью специального приспособления крепилась к деревянной кобуре.
Михаил Филиппович очень переживал свое разжалование. Во время наших общих командировок в Ленинград он вынимал из карманов капитанские шпалы и просил меня закрепить их на петлицах. Отказать я не мог. Конечно, это было серьезным нарушением дисциплины. Понимал это и сам Тимофеев? Он виновато вздыхал и говорил, что не сможет пережить позора, если кто-нибудь из знакомых встретит его в городе в звании рядового. Сложнее Михаилу Филипповичу стало, когда ввели погоны. Он почему-то надел погоны старшины. Не знаю, чем бы все это кончилось для него, но летом 1943 года Тимофеев был восстановлен в звании и отправился снова в истребительную авиацию. После войны я наводил о нем справки. Мне сказали, что он погиб в бою.
27 января мне исполнилось двенадцать лег. В тот праздничный для меня день произошло еще одно событие: вместе с прибывшим пополнением я принял воинскую присягу. И хотя в 577-м артиллерийском полку я уже принимал присягу, мне сказали, чтобы я сделал это вторично, так как в документах не осталось соответствующей записи. Вот так я и присягнул дважды.
Учеба в отряде была короткой. Уже в начале февраля мы были распределены по подразделениям. В прежнем полку я был связистом, и это определило мою специальность на новом месте. Меня назначили во взвод связи, в отделение, которым командовал младший сержант Петр Поликарпович Заостровцев. Пополнение связистов принимал командир взвода младший лейтенант Холодный. Многие детали я уже позабыл. Но недавно мне напомнил их сам Холодный, с которым мы встретились после сорокалетней разлуки. Помогла нам увидеться статья «Юнбат Иванов», опубликованная в «Комсомольской правде» в октябре 1982 года.
Встреча наша была сердечной и очень волнующей. Мне позвонили из «Комсомольской правды» и сказали, что в редакции находится мой фронтовой командир взвода Николай Александрович Холодный, который меня разыскивает вот уже сорок лет. От волнения у меня даже перехватило горло. Я попросил дать Холодному трубку, но разговора у нас не получилось. Одни спазмы и слезы. Я пригласил Николая Александровича к себе и вышел его встречать.
