10.2.77. Вел вечер Льва Николаевича Гумилева в Доме писателя. Разговаривал с ним по телефону. Говорил глупо, не зная, что он написал, чем занимается. Он сделал мне комплимент – наверное, язвительный, – когда я сказал, что читал его книгу «Старобурятская живопись»[735].
Невежеству моему нет конца – я, видимо, уже не исправлюсь.
Оказалось, что Гумилев не знает нашего Дома, никогда в нем не бывал.
13.2.77. Был вечер. Я сказал, что мы приветствуем Льва Николаевича не только как ученого, доктора исторических наук, автора 140 печатных трудов, но как сына двух выдающихся поэтов нашего времени.
На следующий день П. Ойфа[736] пожаловался на меня в партком.
И еще: перед тем как нам выйти на сцену, в кабинет директора вошел неизвестный мне человек.
– Лева, – сказал он.
– Я вас не узнаю, – нерешительно сказал Л. Н.
– Но я Сережа.
– Сереженька… Боже мой, как ты изменился.
– Сколько лет прошло. Поговорить бы, встретиться. Ты водку-то пьешь?
– Пью.
– Мы с тобой больше чифирь пили.
27.2.77. Вчера вечер памяти Зощенко. Полный – битком – зал. Стоят в проходах, даже выглядывают из круглых верхних окон. Начальство боится манифестаций и всяческой крамолы. И все же Макогоненко[737] сказал о судьбе двух великих писателей – Зощенко и Гоголя, но у Гоголя судьба счастливее. У него был Пушкин и Белинский, хотя был и Булгарин. У Зощенко не было Белинского, а вот Булгарин был. Потом удивительно точно говорил Катаев. Мягко, с украинским юмором.
12.3.77. Был круглый стол драматургов, куда пришли мы с Сашкой… Розов[738] говорил о крайностях. Борец за правду становится антиподом себе, убивает то, за что (за кого) он боролся. Гельман[739] говорил о другом – он считает, что главное, что мы все время врем. Нужно заставить об этом задуматься. Время таково, что стихи, написанные «на злобу дня», не теряют злободневности и завтра. И через двадцать лет. Быстротекущие вроде бы проблемы оказываются важнее вековечных. Дворецкий[740] – о Чехове. Это его писатель. Он пишет только о том, что тревожит, раздражает. Поэтому он публицист[741].
16.6.77. Бурсов говорит только о Пушкине, о своей книге. Читает черновики и цитирует: «Египетские пирамиды – потрясение перед лицом вечности». Это я приблизительно, что-то не так… Главное – его реакция. Он говорит с восторгом, акая[742], удивляясь.
14.7.77. Бывает Бурсов в Доме творчества. Говорим о Пушкине. Он считает, что для Пушкина никогда не существовало идеи самосовершенствования, как для Толстого, идеи самовыражения, как для Достоевского, только идея самопроявления, как для совершенной уже личности. Я согласен.
