).
Отец и без подсказок знал, кто такой Абрамов. Впрочем, это не только об ушедшем писателе. Прежде всего это о тех, кто и после его смерти выставляет заслоны. Кто говорит, что досюда – можно, а дальше нельзя.
С перестройкой заблуждений не стало меньше. К примеру, существовала уверенность, что прибалты без «старшего брата» не проживут. Помню, как в январе 1990 года Горбачев переубеждал литовский парламент. Он говорил час и два, но все как в вату. Даже мне у телевизора было ясно, что решение принято и его не изменишь.
У писателя Григория Кановича[668] иные аргументы, чем у Горбачева, но он тоже побаивается перемен: «Литовцы забыли, что перед ними – гигант. Задавит, сомнет в объятьях – и конец» (запись от 15.3.90). Отец не спорит, а следовательно, опять соглашается. Ну а что вы хотите? Если все время одно и то же, попробуй поверить, что возможно другое.
Все это было в его жизни. И общие иллюзии, и общие надежды, и общие обманы. Да и пространство, где циркулировали эти мнения, тоже было общим. Если не вылезать из Дома писателя и домов творчества, то невольно попадаешь в кольцо.
Как при такой степени причастности не стать летописцем? Тем более что отца отличала не замкнутость, а радушие. На его лице постоянно была улыбка. Трудно представить, что он где-то появляется и при этом не светится.
Все же однажды это произошло. Как-то он пришел в Дом писателя чем-то огорченный – и напугал сотрудницу. «Не случилось ли чего?» – бросилась она к нему, но минутная тень уже сошла с его лица.
К упомянутым качествам прибавим любопытство. Что-то вроде такого: «…показалось интересно, даже очень…» (запись от 14.8.83). Без этого едва ли не детского качества не может быть человека записывающего – будь то писатель или автор дневника.
Вспоминаю своего приятеля, который через двадцать лет жизни на Западе приехал в Петербург. Гуляем в центре, приближается час пик. Тут он говорит, чего ему хочется больше всего: давай пойдем в метро и немного потолкаемся.
Конечно, в той стране, куда он уехал, нет такого аттракциона: одни люди еще не вышли, а другие уже входят в вагон. Причем чаще всего это происходит молча. Словно те и другие пробиваются не через толпу, а через плотно растущие кусты.
Вот почему колхоз – это не так и плохо. Да и Союз писателей все же недостаточно называть колхозом. Во всех этих формах связи есть тот смысл, который выражает приведенная в дневнике фраза Т. Уайлдера: «Нет счастья, равного осознанию того, что в общем переплетении судеб… тебе назначена своя роль» (запись от
