Конечно, ему хотелось признания при жизни. Я ходил к Угарову, а тот, понимая, что имеет дело с огромным художником, соглашался помочь с альбомом, но, посоветовавшись с каким-нибудь Обозненко[526], говорил: «Скажут: почему Фрумак?»
– Вот я поглядел тут у Луначарского, – говорил Фрумак, – «грязные краски Сезанна». А Сезанн-то сам за себя все сказал.
Он был очень широк и щедр, Фрумак. Очень! «Пусть это висит у вас. Есть сын, я вам скажу, он у вас такой понимающий, мне это важно…» И был быстр, и силен.
Любил неродного старшего сына, говорил, так бывает, что он ближе, понимает больше. Младшего не ругал, но говорил: он далеко, на Камчатке, даже не вызвал его на похороны матери.
Интересны его оценки: Гершова он ругал за постоянное желание выставляться, за торопливость. Даже, говорил, Шагал его сдерживал, этого мальчика.
О Зисмане сказал с некоторым раздражением: «У него нет жизни на картинах, нет цвета».
Малевича он боготворил. Вспоминал похороны в Ленинграде, костюм покойного, сделанный по его эскизам, – белая и черная штанина и гроб белый и черный.
Но вот сейчас подумал и решил, что его все же очень тревожила несправедливость с ним самим, он много раз говорил о непризнанности Сезанна, подразумевая свою судьбу.
И еще, о чем, может быть, я писал: я вижу его, удивленного, на своей выставке: «Знаете, неплохо». И сидящего за столом во время обсуждения, слушающего Ковтуна, который сказал: «Идешь по нашим зональным выставкам, скучно, а вдруг что-то очень живое. И издалека узнаешь – Фрумак».
Он застал чуточку своей славы, чуточку.
26.12.78. В Русском музее был вечер памяти Филонова. Выступали Глебова, Мордвинова[527] – ученики Павла Николаевича.
Ковтун сказал, что десятилетия, которые ушли на обновление искусства во Франции, у нас потребовали одного десятилетия. Россия уже перед революцией могла претендовать на звание центра мирового искусства… Ф. шел от частного к общему, от элементарного к целому. Он думал над каждым атомом картины, работал «точкой», маленькой кистью. Холстам он давал название формул: «Формула весны», «Формула пролетариата».
Филонова можно сравнить с Хлебниковым, они знали и любили друг друга… Заболоцкий – метод Филонова – в «Деревне» (поэма).
Мордвинова рассказывала, что ездила к Луначарскому просить помощи для Филонова. Тот предложил пособие по болезни – нет, Филонов откажется. Луначарский сказал, что любит и ценит Филонова, добился, что ему выделили 300 рублей[528]
