Когда-нибудь напишу о нем, если можно будет писать о подобном искусстве.
Устюгов, конечно, чрезвычайно современный художник, как, может быть, современен Достоевский… Реализм – это какая-то успокоенность, строгость, будто ничего и нет в мире, кроме фотографирования природы[505]. Он весь над реализмом – какая нервность, надлом, беспомощность, чистота… – в этом и есть современность… Мир держится на идеалистах, на ирреальных людях.
14.4.72. Одно из самых сильных потрясений в искусстве – мое посещение Манюкова Олега Григорьевича,[506] подпольного художника. Жалею, что пишу через 8 дней, а вообще-то был оглушен. Это каскад красок, удивительные абстракции на темы «Гамлета». Ахаешь, когда извлекается лист белый – это Офелия, потом лист кровавый, в царственных блестках – Клавдий, или вдруг совершенно иное: горы – пятьдесят листов – Карпаты. Бог мой, как здорово!
28.4.72. Разговаривал с Самохваловой по телефону.
– А. Н. четыре года назад был на съезде художников. Пришел в гостиницу, сел и заплакал: «Боже, – сказал он, – какая серая стала Россия».
– Приходила к нам девочка, студентка филфака, удивительной красоты было тело. Он говорил мне: «Пойдем, Маша, помолимся».
А теперь голенькая девушка-спортсменка, – скульптуры эти, – пуритане говорят: «Нельзя».
…Читаю Вл. Лидина «У художников»[507]. Вроде бы слабая книга, мало фактов, но уж если факты есть, то это интересно.
А потом точная мысль: «Воздействие картины, рисунка или книги… на творческое сознание другого художника никогда не проследишь, однако это цепная реакция в искусстве». На меня больше всего влияет Устюгов, два удивительных его портрета – тревожных, напряженных, даже трагических. И все его странные люди, какая-то смесь трех веков, это волнует.
18.6.72. М. Н. Самохвалова была в Бежецке. Она много слышала от А. Н. об этом городе[508]. Река! Широкая… Город, счастливый город!
И вот умирает Самохвалов. Она едет в Бежецк. Люди там по большей части мещане, малоинтересные. В музее не понимают, что это за художник.
Но, главное, грязь, умирание города. И даже река обмелела, умирает. Она идет к ручейку, роднику, но он уже не бьет… Это все сегодня, по телефону.
1.6.74. Был вечер Виктории Марковны Белаковской, ленинградской художницы. Этот вечер вел я. Собрались все художники, цвет ленинградской живописи. И я – так уж пришлось – точно сказал о ней. Помогла статья Мережковского и его слова: «В наш век чрезмерностей Тургенев единственный после Пушкина гений меры». Я говорил о чувстве меры – гармонии, красоты – у Белаковской. Сейчас – вот уже вторая выставка, ею занимается муж, некто Прошкин, художник. Когда-то он не понимал ее живописи. Говорил: «Тосины букеты» (с презрением). А потом оказалось, что ее букеты живут и дальше. Его же работы умерли. И теперь он видит цель жизни в популяризации жены – букетов ее.
