«Догутенбергова эпоха»[466] продолжалась и в шестидесятые – семидесятые – что-то понять о русском авангарде можно было только в беседах с прямыми участниками. С тем же Кондратьевым или Зисманом. Тут-то и выяснялось: вот откуда это взялось! До истоков буквально рукой подать!
Дневник тщательно фиксирует реплики последних из могикан. Ну, а те вспоминают, что говорили Матюшин или Ермолаева (записи от 7.3.92, 9.6.92). Через десятилетия они пронесли их фразы, а теперь ими награждают тех, кто хочет приобщиться к искусству двадцатых годов.
Беседы велись за чаем с сушками, но иногда переносились в публичные пространства. Интересовавшихся «левым» искусством можно было встретить на выставках в ленинградском Доме писателя. Здесь охотно экспонировалось то, что показывать в других залах было бы вряд ли возможно.
Прежде чем объяснить, как это могло получиться, представим место действия и некоторых участников.
Существовала в Доме писателя Красная гостиная – на сей раз цвет определяли не предпочтения, а обивка стен. Тут проходили выставки и обсуждения. Кстати, обсуждения тоже были зрелищем. Особенно выделялись несколько старых художников. Кого-то из них обязательно заносило – и он пускался в воспоминания (записи от 1.6.74, 13.4.87, 28.5.87, 16.4.90).
Часто сюда захаживали коллекционеры. Странным образом государство собирательству не противилось. Читать Набокова или Ходасевича было нельзя, а хранить Клюна и Суетина[467] можно. По крайней мере, соответствующие органы на этом не сосредоточивались.
Так возникли прекрасные собрания Г. С. Гора, С. А. Шустера, Г. М. Левитина, А. Ф. Чудновского[468]. Каждое из них являло альтернативу официальным музеям. Все, что там стыдливо пряталось, тут составляло предмет гордости. Сложность заключалась лишь в том, что квартиры были советскими, не предназначенными для таких богатств.
Порой для увеличения площади использовались двери. Даже двери в туалет. Отец рассказывал про такую дверь в одном доме. На ней висел замечательный холст Александра Тышлера[469].
Кстати, семидесятые – восьмидесятые еще не самые продуктивные с точки зрения коллекционирования. Иногда было совсем не до искусства и уж точно не до такой экзотики, как, к примеру, японские гравюры. Писатель Сергей Варшавский, собиравший как раз японцев, рассказывал мне, как в конце тридцатых годов он зашел на рынок, а там – десять гравюр Хокусая. Девять из них – фальшаки, а одна – подлинная.
– Беру все, – тут величественный Сергей Петрович становился еще величественней. – Куча окупит.
