Пришло время окинуть взором роман. Что в нем главное? Экстрасенсы? Наверное, без них все было бы иначе. Школьный приятель с его притязаниями и претензиями? Конечно, его участие добавило остроты. Б. Б., испугавшийся, и, вместе с благополучием, обретший душевные муки? Нет, все же память о конце русского авангарда. Если стоило ворошить прошлое, то для того, чтобы его приблизить.
Речь не о прямых отношениях, напоминающих телефонную связь, которую установили медиумы. Важней оказалось нечто эфемерное и почти не поддающееся пересказу. Возникающее чуть ли не из воздуха. Эти «атмосферные» моменты убеждают больше всего.
Словно для того, чтобы подтвердить эту мысль, из дневника выпал листок. Почему прежде я не обращал на него внимание? Наверное, тогда он был не нужен, а сейчас пришло его время.
Давайте повертим бумажку в руках. С одной стороны – записи, а с другой нарисован человек в шляпе и пальто. Трудно сказать, кто это, но время узнается. Теперь так не одеваются, а в шестидесятые это был самый писк.
Что-то в таком духе носил мой отец. Это потом стало принято молодиться, а тогда ценилась солидность.
Итак, годы определены, да и автор известен. У художника К. Кордобовского, о котором мы с отцом написали книгу[405], карандаш был всегда под рукой. Уж очень обидно, если случится что-то важное, а он этого не зафиксирует.
Кордобовский оказался на том же вечере памяти Ермолаевой, на котором присутствовал отец (запись от 18.5.72). Герой и его будущий биограф сидели рядом, но вряд ли догадывались друг о друге. При этом каждый оставил свидетельство. Первый записал то, что говорил Е. Ковтун, а второго заинтересовал В. Петров[406] (запись от 18.5.72).
Отец вернулся домой, дождался тихой минуты и лишь тогда обратился к дневнику. Кордобовский записывал по ходу вечера чуть ли не на коленке. Его карандаш подрагивал, а строчки разъезжались в стороны. Поэтому мы практически слышим то, что сказал выступавший.
«Ермолаеву неудержимо влекла стихия цвета, выраженная в непосредственности живописных импульсов. (Об обложке к стихам Маяковского – динамизм и пластическая энергия[407].) Постоянное творческое общение с Малевичем дало ее стихийно-живописному дарованию твердый фундамент, культуру формы.
В ГИНХУКе[408] она руководила лабораторией цвета – специальностью ее считался кубизм, она объясняла его теоретически и с карандашом в руке. Сохранились рисунки, в которых она строит изображение в системе Леже, Пикассо, Дерена, Брака.
