На нее оказывали влияние и работы кубистов (Брак), и народное искусство. В 1928 году образуется группа «живописно-пластического реализма», в которую входили Ермолаева, Л. Юдин[409], К. Рождественский».
Все это Ковтун мог узнать от непосредственных участников. Еще были живы многие из учеников Малевича. Впрочем, дело не только в том, от кого он это услышал, но в интонации. Только Ермолаева могла сказать так: «Если человек не отдаст себя целиком искусству, то лучше ему бросить живопись. Всякий, кто может бросить искусство, должен бросить его поскорей».
Это и есть то, что, с точки зрения В. Петрова, сближает Ермолаеву с Цветаевой. Да, передвигалась она с трудом из‐за перебитого в детстве позвоночника, но в сфере духа не знала препятствий. Все побеждали «огненная напряженность, мужественность, эмоциональность и интеллектуализм» (запись от 18.5.72).
Так мы попали в «зазеркалье». Не вообще в «зазеркалье», а в конкретный год и день. Для этого потребовалось всего ничего. Четвертушка листа, торопливые записи и рисунок карандашом.
Способ испытанный и совершенно надежный. Об этом свидетельствуют лучшие главы «Романа со странностями». К ним я бы прибавил книги «Эта чертова музыка» и «Голос» – возможно, лучшее, что отец написал. Сколь бы неожиданны ни были сюжеты рассказов, все оправдывалось плотностью описаний. Благодаря такой пристальности появлялось ощущение – да, это было так.
Вот, к примеру, «Стих»[410]. Странное, какое-то усеченное слово, произошедшее от «стихотворения». Оно говорит об обрыве и в то же время читается как «угас» или «потух». Речь о пушкинской дуэли – и нескольких часах, ей предшествовавших.
Основное событие заключается в том, что Пушкин перед дуэлью сочиняет стихи, начинающиеся словами: «Ночь, улица, фонарь, аптека…» Казалось бы, эти строчки должны погибнуть вместе с ним. Нет, рукописи не горят, великие мысли не исчезают, а передаются по эстафете – «…долгие десятилетия они, как душа поэта, скитались по России, ожидая человека, тоже счастливого талантом, который бы услышал их».
Или «Голос»[411] – в Доме ветеранов сцены живет старик, когда-то умевший подражать чужим голосам и даже демонстрировавший свои таланты с эстрады. Вдруг случается невероятное – этот «человек-граммофон», как именовали его в афишах, вспоминает голос Достоевского и его речь на открытии памятника Пушкину.
Что делать с удивительным подарком? Как удержать и сохранить это почти видение? Начинается обычная советская катавасия с непременными хождениями по кабинетам и попытками найти сторонников. Ничего не выходит – старик умирает, не выдержав нервотрепки, а поверх голоса на пленке записывают джазового музыканта.
