То, как вел себя знаменитый ученый, подтверждало, что он тоже видит сны о своих героях… Он и сейчас смотрел что-то вроде сна: совсем рядом с ним ожили любимые им исторические персонажи… Юрий Михайлович недолго терпел, а потом вынул платок и больше с ним не расставался.
Вот и отца поразила близость к прошлому. Впечатление было настолько сильным, что он не заметил нестыковок.
Если духи – это те, кто ушел, то почему они не выдвигают свои аргументы? Отчего не расскажут что-то совсем неожиданное? Чтобы мы удивились и воскликнули: вот, оказывается, в чем дело! Мы-то думали, а выходит иначе!
Да и речи духов обычные, как у среднестатистической учительницы. А ведь это художники! Тут фраза должна была быть не прямой, а по-особому изогнутой.
Разумеется, беседа через медиумов – это перевод. Пусть Ермолаева говорила, как писала (а писала она так насыщенно, что возникали темноты), то что останется в переложении? Впрочем, дело не только в стиле. Столь же важно, почему одно пропущено, а другое стало главным.
Вот вызывают Пушкина. Оказывается, ему известно о выступлении отца в Пушкинском доме[394]. Допустим, это так. Если духи обладают качеством всеприсутствия, то почему бы ему не поинтересоваться?
Правда, второго медиума – «в миру» посредственную поэтессу – поэт не заметил. А ведь обсудить было что. К примеру, она с вопросами, а он ее перебивает: все же, барышня, рифма должна быть точной! Если хоть раз проявить легкомыслие, то все прочее будет насмарку!
Есть и другие умолчания. Ермолаева сказала, что ее расстреляли, но от подробностей уклонилась. Так мы и не узнали – был ли это тюремный двор или глухой лес? Что произнес солдат, прежде чем нажать на курок?
Впрочем, скорее их было несколько. Наверное, они не только делали свою работу, но переговаривались. Может, вспоминали что-то веселое, то есть были убийцами и почти что людьми.
Это и в принципе удивительно, а для Ермолаевой особенно. Ее творчество отмечено обобщениями – и любовью к деталям. Вот хотя бы такой холст. У изображенного нет лица, но есть взгляд – это понимаешь по едва заметному движению головы… Или взять ее детскую книгу «Собачки»[395]. На одном листе нарисовано сто двадцать восемь псов. И ни один не повторяет другого – у каждого своя порода и нрав.
Почему во время сеансов герои не показали своей наблюдательности? Впрочем, вариантов не было. Представьте себе: если бы отец написал о своих сомнениях или – еще хуже! – решил домыслить? «Линия спиритов» превратилась бы в «прием» и «игру ума».
