это не то что капитал
иметь
золотые транжиря это
у молодых
на горле
мертвецов пята
это рот зажатый комьями жира
быть пролетарием
это не значит быть
чумазым
тем кто заводы вертит
быть пролетарием
грядущее любить
грязь подвалов взорвавшее верьте!
В печатном тексте было:
Не Троцкому,
не Ленину стих умилённый.
В бою
славлю миллионы
вижу миллионы
миллионы пою.
На этом чтении был Луначарский. Это было нужно для того, чтобы он выступил за печатание. (Потом долго не печатали, и когда напечатали, Луначарскому, как известно, досталось от Ленина>175.) Была дискуссия. Луначарский говорил о том, что это производит очень сильное впечатление и что его радует, что поэт так горячо выступает за революцию>176, но что когда слушаешь это, нет уверенности, что это – риторика или искренно. В дискуссии выступил я и сказал: «Анатолий Васильевич, не будем же мы зрителями Художественного театра, которые главным образом о чём думают: что эти колонны на сцене – настоящие или картонные?»>177
Луначарский на это реагировал очень любезно. У него вообще был стиль русского благожелательного интеллигента. Помню, как в первых числах двадцатого года, совсем до моей первой поездки в Ревель, я был выбран профессором русской орфоэпии, с одной стороны, в Первой драматической школе>178, а с другой – в Институте декламации Серёжникова>179. На открытие института позвали Луначарского как почётного гостя. Дали какой-то пирог. Пирог тогда был в редкость, и все набросились на него. «Подождите, подождите, – кричал Серёжников, – нарком хочет пирога! Передайте пирог наркому!» Но всё уже слопали>180.
Второй раз Маяковский читал «150.000.000» в Московском лингвистическом кружке>181. Это я помню очень хорошо. Он тогда привёл с собой Гая-Меньшого>182. Было довольно много народу: Нейштадт, Винокур, Буслаев и другие. После чтения была дискуссия. Во время этой дискуссии Володя записывал. Я что-то говорил о связи с былинами, кто-то говорил о Державине, кто-то – о Кольцове, и когда Володя отвечал, он сказал: «Вот говорят: былины, Кольцов, Державин – а на самом деле это ни то, ни другое, ни третье, а сто пятьдесят миллионов»>183.
* * *
Идиллии никогда не было – была борьба, всё время. Были моменты каких-то прорывов – например, когда парки в Москве раскрашивали разными красками по поводу Первого мая, – но в общей сложности нужно было постоянно быть начеку. Маяковский всегда приходил в ожесточённое настроение, когда ему приходилось говорить в разных учреждениях. Как-то раз, рисуя плакаты для РОСТА, он в момент передышки нарисовал такую карикатуру: с одной стороны крепости – три ряда защитников крепости, но Красная Армия прорывается сквозь все три ряда; а с другой стороны – Луначарский и три ряда секретарш вокруг него – Маяковский пытается прорваться сквозь эти три ряда и не может
