Когда мы доехали до Москвы, я хотел сходить, а Володя говорит: «Подожди, пока все эти люди выйдут». Я говорю: «Почему?» – «Не люблю толпы». – «Ты? Поэт масс!» Он ответил: «Массы – одно, толпа – другое».
У Маяковского была страсть – собирать грибы. И мы с ним пошли собирать грибы – это было тогда существенно, потому что еды было не так много. Вдруг он меня отгоняет: «Иди в сторону, потом будем разговаривать». Сперва я подумал, что он боится, чтобы я не перенял какое-нибудь грибное место у него. А на самом деле, как он мне потом объяснил, он считает, что лес [и грибы] – самое лучшее место и занятие для того, чтобы обдумывать стихи. Это он писал «150.000.000».
Осенью я узнал больше подробностей о «150.000.000» – в общем, он держал это в секрете. Узнал я эти подробности от его квартирохозяина Бальшина, который с возмущением говорил мне о Маяковском: «Понимаете, со своей Лиличкой они сидят на полу и малюют плакаты – малюют, малюют, и потом он начинает ей орать против Вильсона, как будто Вильсону не всё равно». Тут я узнал о том, что там есть что-то о Вильсоне.
Потом он меня как-то позвал и читал мне начало, и это произвело на меня громадное впечатление. А второй раз он позвал меня вместе со Шкловским, который ночевал у меня, и читал нам ту часть, когда начинается гражданская война по всей Москве и по всей России. Я сказал, что мне не нравится, что вдруг получилось большое снижение, и что если уж делать, то во всяком случае не так абстрактно-пропагандно, а [скорее] совершенно конкретно-бытовые лубочные сцены. Он так и сделал – он включил некоторые такие сцены, например: «Но недвижимый / в Остоженку врос, / стоймя стал / и стоит Наркомпрос». Всё равно эта часть не очень хорошо получилась>170. Но зато мне очень понравилась последняя часть: «Может быть, Октябрьской революции сотая годовщина». Это – реквием>171. Читал он это превосходно.
Первый раз он читал «150.000.000» у Бриков>172. Помню, как сидела на полу их прехорошенькая кухарка и горничная и с удивлением слушала. Это была ещё не совсем окончательная редакция, а именно та редакция, которую я привёз [в Прагу] и потом через Богатырёва передал Бонч-Бруевичу. (Богатырёв собирал rossica для Бонч-Бруевича, и это спасло ему жизнь: когда началась война, ему разрешили вернуться в Москву>173.) В этом тексте есть много отступлений от позднейшего, печатного текста – причём эти отступления далеко не случайные>174. Например:
