Будетлянин науки | страница 46
Как-то мы ужинали вчетвером – Брики, Володя и я – на балконе. Ели кашу. Брик только что вернулся из Москвы. И он, с деланной серьёзностью и в то же время чуточку иронически, сказал: «Да, вот, Володя, сегодня ко мне [в ИЗО] приходил Шиман и развернул передо мной целую серию зарисовок, сделанных Гумилиной с тебя и с неё», с намёком, что они были очень личного и эротического характера – не помню, в каких терминах он это сказал, но это было сказано>167. Лиля наверно знала, кто такая Гумилина, но она встрепенулась: «Кто это, что это, в чём дело?» – «Это была жена его, – говорит Ося, – она покончила с собой». Было общее несколько нервное настроение, и Володя с деланным цинизмом сказал: «Ну, как от такого мужа не броситься в окно?» А Ося сказал: «А я ему говорю: „Что Вы ко мне приходите? Может быть, это Маяковского интересует? Меня это не интересует“».
Меня всё это поразило, особенно тон Маяковского. По-моему, совершенно ясно, что это [самоубийство] фигурирует в сценарии «Как поживаете?»>168.
Гумилину с Маяковским я видел раньше. Эльза намекнула, что она увлекалась Володей, и дала мне прочесть её «Двое в одном сердце» – лирическую прозу, довольно яркую. Гумилина была талантливая женщина, очень хорошая художница. На всех её картинах была изображена она сама и Маяковский. Хорошо помню одну картину: комнату под утро, она в рубашке сидит в постели поправляет, кажется, волосы. А Маяковский стоит у окна, в брюках и рубашке, босиком, с дьявольскими копытцами, точно как в «Облаке» – «Плавлю лбом стекло окошечное…». Эльза мне говорила, что Гумилина была героиней последней части «Облака в штанах».
Впервые я видел Гумилину у Эльзы в начале осени шестнадцатого года – когда уже было написано «Двое в одном сердце». Володя сердился, что Эльза её пригласила. Была вечеринка, и мы сильно пили. Был Володя, была Гумилина, был, если мне не изменяет память, брат Гумилиной, и была одна очень хорошенькая, совсем молоденькая девушка, Рита Кон, которая тогда училась в балете.
О «150.000.000» я услышал впервые в начале лета девятнадцатого года, в Пушкине. Маяковский предложил мне выступить в качестве секретаря ИМО (издательства «Искусство молодых»), и в издательском плане он отстаивал: «„Иван“. Былина. Эпос революции» без указания автора>169. А мне он сказал: «Вот увидишь, что это такое!»
Из Пушкина мы как-то уехали вместе в Москву по какому-то делу. Володя не хотел сидеть в вагоне – он очень боялся сыпного тифа, – и мы стояли между вагонами, на скрепах. Вдруг мне Володя говорит: «Слушай: та́, та, та – та́, та, та́ – та, та, та́ – та, та, та́ – та, та, та́ – та, та – как это называется? Это не гекзаметр?» Я говорю, что, кажется, гекзаметр. «Как ты думаешь, эпос начать этим – подходит или нет?» Это было, как я узнал потом: «Сто пятьдесят миллионов мастера этой поэмы имя».
