Бальшин спекулировал на чёрном рынке, и у него был телефон. Он заплатил довольно большие деньги, чтобы телефон можно было переносить. И он страшно сердился на Маяковского: «Вот он со своей Лиличкой по телефону говорит – говорит, говорит, потом уйдёт, дверь запрёт за собой, а телефон остался. Я слышу, мне звонят, а подойти не могу». Бальшин тогда опять нанял рабочего, который прикрепил телефон к стене, так что Маяковский не мог его забрать. Маяковский ночью вернулся, пошёл взять телефон, рванул его – телефон не поддаётся, он сильнее рванул – не поддаётся. Тогда он его вытащил с куском стены и понёс к себе.
Бальшин, хотя и ругал Маяковского, любил его необычайно. Он плакал как ребёнок, когда Маяковский покончил с собой. Он горячо к нему привязался, и Маяковский к нему по-своему тоже.
* * *
Лето девятнадцатого года я провёл в Пушкине вместе с Маяковским и Бриками>163. Был досуг. Сидели, читали, писали. Я тогда занимался рифмами Маяковского, и Лёва Гринкруг>164, который тут же сидел, сказал иронически: «Все мы увлекаемся Маяковским, но для чего его рифмы выписывать?» Меня тогда увлекал вопрос о сдвиге рифмы от окончания к корню, вопрос о структуре рифм в отношении к их значению, в отношении к синтаксису. Чуть-чуть я коснулся этого в своей статье о Хлебникове, но подробно к этому я никогда не вернулся, только в лекциях.
Из разговоров в Пушкине мне запомнилась большая дискуссия о необходимости развернуть печатную работу ОПОЯЗа и Московского лингвистического кружка. Между этими институциями было некоторое соперничество, и Брик, который вначале был больше связан с питерцами тут перешёл к нам. В Московском лингвистическом кружке тогда многое делалось по поэтике, и это отличалось от того, что делалось в ОПОЯЗе. Московский лингвистический кружок был всё-таки в первую очередь лингвистический кружок, и лингвистика играла там очень большую роль. Маяковский очень интересовался структурой стихов, говорил со мной много об этом, расспрашивал.
В Пушкине я написал первый набросок своего разбора «А и горе, горе – гореваньице!», который потом, в Америке, вышел как часть большой работы о параллелизме>165. Я тогда много работал. Некоторые работы остались незаконченными – о рифме, о выкриках разносчиков: «Зеленщик приехал, зеленщик подкатил, горох, морковку, огурцы прихватил!» и так далее. Меня интересовало в них минимальное, элементарное проявление поэзии.
Тогда же я работал с Богатырёвым. Мы хотели писать книгу о структуре народного театра – эта наша работа потом легла, до известной степени, в основу его книги о народном театре
