Получается, насколько же велик мир? Мёртвый мир представлялся Хаслу размером с Земли Живых: долина, лес, озеро, развалины... Ну, может, чуть-чуть побольше. Но сейчас слова Друга о других городах (городах, где, как выяснилось, жило по пять тысяч человек, а не меньше полутора сотен), неких «реках» и даже «океанах» приобрели другие масштабы. Два дня пути до города. Да всю Землю Живых можно обойти за это время, причём никудашеньки не торопясь.
И, чёрт побери, кто такой Урмеру, и что он должен ему передать?
Холодный туман постепенно рассеивался. На мёртвой каменистой земле то тут, то там начали появляться тощие кусты или пучки сухой на вид, но вполне себе живой травы. Владения Серого Зверя заканчивались. В полутьме всё отчетливей проступали очертания рытвин и траншей, на дне которых ещё прятался туман.
Хасл едва не угодил в одну из таких, но успел остановиться на самом краю, с замиранием сердца понимая, что этот туман куда гуще, чем витающий в воздухе, и, угоди охотник в яму, ему не жить. Нет, сквозь дымку различались будто проплавленные края ямы, её неровное дно и лежащие на нём камушки. Гуще был запах разложения, резкий, сладковатый запах падали и магии. На самом дне ямы что-то шевелилось. Какой-то бесформенный ком плоти.
Кошка. Вернее, то, что когда-то было кошкой. Возможно, несчастное создание угодило сюда совсем недавно, а может, десятки лет назад – это неважно. От животины не осталось практически ничего, что делает кошку домашней любимицей, она скорее напоминала разлагающийся и зачем-то оживлённый труп. Сквозь облезшую шерсть проглядывала гниющая плоть, торчали жёлтые кости. Опухший живот сочился гноем, рядом валялись комки – мёртвые котята. Те, что ещё оставались в животе, шевелились, но это была агония. Им предстояло родиться мёртвыми.
– Мяу, – сказала кошка.
«Обещай», – услышал Хасл.
– Мяу, – повторила кошка.
«Урмеру должен прийти».
– Хорошо, – кивнул охотник, думая, что он сошёл с ума. – Я передам Урмеру, чтобы он пришёл. Но кто такой этот Урмеру?
– Мяу. – «Ты знаешь это, глупец».
Кошка мучительно зашевелилась, повернула свою разлагающуюся мордочку и принялась пожирать котят. Одного, второго, третьего. А когда съела последнего, её позвоночник неестественно выгнулся (лапа, на которой лежала кошка, отвалилась), и клыки впились в собственное брюхо, разрывая шкуру, матку, выдирая неродившихся котят из утробы.
– Мяу, – сказала кошка, когда закончила жрать.
«Видишь, на что приходится идти, чтобы просто поговорить с тобой?»
