И я хочу. Я не могу не хотеть. Я — посуда, переполненная спермой. Она заливает мои мозги. Одурманивается ясность, зажигается нервная жадность в глазах, кровавым бычьим отливом. И дрожью пронзает тело. Каждая мышца в нем требует освобождения...
Настоящее пекло эта весна! Не с кого умный пример взять. Все с глазами солнечных идиотов.
С бездумной легкостью полупьяного выкидываю себя из квартиры в уличный бражный хмель...
«Офис» — так называли гримерку номер шесть сами актеры, которые там сидели, гудел гулом небольшого ядерного реактора. Немного постояв под дверью, постучал.
— Свои все дома, — услышал ответ, но понимать это нужно было так: двери не закрыты, чего дуреть.
Вошел. Встретили по-разному, но без неприязни. Шулейко, чей голос я услышал еще за дверью, с красным лицом, впрочем, как и у всех (их было шестеро), сразу съязвил:
— Ну конечно, с таким нюхом пройти мимо — так потом всю ночь спать не будешь, что пропала халява.
Я отреагировал без обиды:
— Не думал, что в это время кого-нибудь найду. Ноги имею — иду в магазин.
Было около пятнадцати часов. Дневная репетиция закончилась, спектакля вечером не было. Работа опять начиналась в восемнадцать часов. И только для тех, кто был задействован в репетиции. Как я понял, «задействованных» здесь не было: все были свободны.
— Я пошел, только дайте какую-нибудь сумку, — попросил я.
— Не торопись, пока не горит, — унял мой пыл Ветров. — Амур, налей рюмку.
Амур подал мне небольшую пластмассовую кружечку, наполовину наполненную водкой. Салевич сунул в руки бутерброд с килькой. Я заметил, что закуска в этот раз была просто отменная: рыба, сыр, колбаса и даже порезанный на мелкие дольки помидор. Обычно удовлетворялись «антрекотом», «курицей», «грилем». Тем не менее называли их всегда с уважением, жевали, будто настоящее мясо, иногда даже причмокивая. И никто никогда не нарушал правила игры. Вот только пьянели по-настоящему.
— 3а что пьем, кроме нас? Есть что-то конкретное? — спросил я, поднимая свою кружечку.
— Есть. За Юлика... За его память. Сорок дней сегодня, — пояснил Ветров.
Я почувствовал неприятный холодок на сердце, будто его на минуту засунули в морозилку. Черт! Ну пусть не друзья, а коллеги. Почти двадцать лет в одной гримерке спина к спине. И вот так забыть... Да не нужно никаких слез и горя, показной скорби на лице — просто вспомнить...
Ах — я! Ах — засранец! Ах — поносная дрянь! Ах — жмурик в памперсах! Примитивный болтун!
