Это совершенно естественно для собственников — гнать в цепи, на каторгу, в смерть всякого, кто разглашает опасные тайны капитализма, открытые Марксом, всякого, кто на этих открытиях основывает, как Маркс, свои действия. Властители жизни боятся науки Маркса, как средневековье боялось науки Коперника и Галилея. Открытия Маркса опасны, как динамит,— они взрывают самые главные устои общества. Он, Левинэ, использовал этот динамит для взрыва в Баварии. Его смерть, если суждено ему погибнуть за это, не остановит хода истории. Все равно печатью падения и гибели заклеймен весь старый порядок, как бы ни дрались за него безумеющие от ярости собственники. Это — приговор истории. История работает на пролетариат. Новое Возрождение предвещено, предсказано Марксом, и динамит Маркса — в руках опытных мастеров: партия коммунистов, как мировое объединение лучших химиков, работает этим динамитом. Основа поведения каждого коммуниста — только в законах этой партии.
Левинэ подумалось на миг, что мать может гордиться своим сыном, и эта гордость послужит ей утешением
Он ответил на ее возмущение:
— Эти цепи — почетная награда мне за хорошую службу пролетариату.
Но мать никак не откликнулась на эти слова, как будто и сказаны они не были. Помолчав, она сообщила:
— Я уговорилась с адвокатом, он зайдет к тебе. Он хочет сначала поговорить с тобой. Это — лучший адвокат Мюнхена.
— У меня к тебе только одна просьба,— отвечал Левинэ,— позаботиться о жене и сыне, твоем внуке, если им понадобится помощь. Они останутся без всяких средств к существованию.
Он все еще надеялся...
Но мать и на эти слова никак не отозвалась.
Бесспорно, она опять рассчитывает спасти его и вырвать из революционной работы, из круга самых близких ему людей, из семьи, созданной им против ее воли, из всего, чем он жил, смыть с него следы этой жизни и пересадить к себе в гейдельбергский комфорт, в старый, умирающий порядок. Она никогда не поймет, что привело его в эту тюрьму.
Есть счастливцы, которым и родные по крови — опора. Но он лишен этого. Он — пришелец из буржуазной среды. И мать, сидевшая рядом с ним, несравнимо дальше от него, чем любой из товарищей, от которых он оторван, отрезан сейчас. Она отвергала все, что он любил, все главное, чем он жил. Разве не знал он этого раньше? И ему стыдно стало, что он обратился к ней с просьбой о жене и сыне.
Но все-таки это мать, и по-своему она любит его.
— Мы давно не видались с тобой,— повторил он и спросил спокойно, словно не в тюрьме они: — А Соня где? В Гейдельберге? Как она?
