У меня было приподнятое настроение. Радостно было видеть оживленные женские лица. Неужели же вот эти узбечки — дочери и внучки узбекских женщин моего детства? Многие с высшим образованием, работают, учат и лечат. Вдруг я услышала веселый задорный возглас:
— Раима! Ты все молчишь. Не заскучала ли ты о своем Мирзе? Или твоя диссертация мешает тебе веселиться?
У меня дрогнуло сердце. Раима! Как оно дорого мне, это редкое, поэтическое имя. С детских лет я любила стихи Лермонтова, многое знала наизусть, восхищалась картинами природы Кавказа:
…Роскошной Грузии долины
Ковром раскинулись вдали, —
Счастливый, пышный край земли!
Столпообразные раины,
Звонко-бегущие ручьи…
Когда я читала эти строки, при слове раины у меня почему-то замирало сердце. Потому и от имени Раима всегда веяло нежностью и светом детских радостей. Ведь в далеком детстве у меня была подружка-соседка — босоногая, загорелая Раима. С мелко заплетенными в косички вьющимися волосами, в расшитой тюбетейке, живая, как огонек, она всех пленяла. С нею мы лазали на старую шелковицу и лакомились сладкими плодами белого тута.
И вот здесь прозвучало милое, но печальное имя — Раима, печальное потому, что когда я еще ходила в школу, мою двенадцатилетнюю подружку выдали замуж за пятидесятилетнего лавочника. Она была второй женой и несла обязанности прислуги, ухаживая за мужем и старшей женой. Моя подружка угасла, не прожив замужем и трех лет. Прошлое словно вырвало меня из шумной комнаты и бросило в далекое детство. Этот трагический эпизод запечатлелся на всю жизнь. Взглянув в сторону заговорившей Раимы, я облегченно вздохнула. Да, что-то общее было у этой цветущей женщины и моей Раимы. Так же сияли правдивые черные глаза, такие же завитки черных волос обрамляли круглое румяное приветливое лицо.
— Вас не утомила наша беседа? — улыбнулась она мне.
— О, нет! Все это мне знакомо с раннего детства. Но, я помню, все женские гапы — беседы — сопровождались пением и танцами.
— Все будет, как в старину: о которой нам рассказывали наши бабушки. Мы любим веселиться…
— А бабушки очень против нового? — спросила я, вспоминая былых затворниц.
— Что вы! За редким исключением это лучшие агитаторы за новое — разумное новое. А вот моду не признают, критикуют.
— Мода — это инфекция и стадность. Только бездумные, легкомысленные люди слепо идут за модой. Вот вы, врач, были студенткой, а одеты в симпатичное узбекское платье и не показываете оголенных коленок. И прическа скромная, не всклоченная, как у пещерного человека. Значит, правильно критикуют бабушки?
