В целях конспирации вышли порознь. Я был счастлив и опустошен. Любовная связь придавала новый статус моему существованию в этом городе, которое до сих пор казалось мне слишком эфемерным. Никаких угрызений совести я не испытывал, тем более что, судя по моим ощущениям, новичком в этом деле Хельга не была.
Вероятно, иррациональная симпатия к Беликову, которую я почему-то испытывал, переместилась спонтанно на Хельгу, иначе я не могу объяснить ту страсть, с которой я набрасывался на нее всякий раз, когда выпадала такая возможность. Любила ли меня она? Или только подчинялась сильнейшему? Но нет, я видел, как она кусает губы, пытаясь подавить стон. Всякий раз приходилось преодолевать ее молчаливое сопротивление. Она пыталась ускользнуть, и чтобы предотвратить это, я давал ей всякие задания, например, перед самым концом лекции отсылал на кафедру. Подгоняемые моим свирепым взглядом, студенты убирались из аудитории, и начинались наши оргии. Вынуждаемые обстоятельствами, мы не разговаривали. Да и о чем мне было с ней говорить? Ее юношеские интересы, незрелые наивные взгляды не могли меня взволновать. Наверно, та поспешность и нечистоплотность, с которой мы занимались сексом, мне нравилась. Почему же она молчала, не возразив ни разу? Боялась предстоящих экзаменов или ей тоже нравились такие отношения? То, что я был слеп и не задавал себе никаких вопросов, свидетельствует, что я был влюблен, хотя и вел себя как сволочь.
Ну да, кивнул себе с усмешкой, нет словечка более емкого, чем любовь. Любовь к Бетховену. Любовь к устрицам и коитусу. Употребление слова должно быть конкретно, как употребление презерватива, который нельзя натягивать на что угодно. Вспоминая Хельгу сейчас, когда она погибла, я испытываю смутный стыд, как человек, который не оправдал доверия: в моих чувствах к ней мало изысканного, но разве я обещал кому-нибудь испытывать лишь возвышенные чувства? И разве кто-нибудь на земле стоит действительно сильных чувств? Мы делаем признания, укоряем и сожалеем в рамках тех игр, которым обучены. Применительно к играм искренность — верх пошлости. Так успокаивал я свою совесть. Мне хотелось представить отношения с Хельгой как рядовую интрижку, я не мог этого сделать и потому злился.
Я отправился к Беликову обсудить фотографии. Нашел старика на диване в комнате со спущенными шторами. Его тело, из-за буро-зеленых наростов казавшееся безобразно распухшим, высилось жутковатой грудой в полумраке, но глаза по-прежнему, или еще ярче, блестели.
