Высоко поднялась Верка, деревенским не чета, муж – единственный сын коннозаводчика и лучший в области ветеринар. Верка живёт в трёхэтажном коттедже, за садом ухаживает садовник, за огородом – клятовские мужики. Сезонные рабочие, говорила Вера Степановна, которой не нравилось, что в деревне её по сей день зовут кожинской Веркой, а деревенским не нравилось слово «сезонные». Какие они сезонные? От века здесь живут, и отцы их здесь жили, и деды, и прадеды. Это Верка у Баллы сезонная: сегодня жена, завтра выставит вон, гонористая потому что. Чуть что не так – она руки в боки.
Баллы их надежд не оправдал: жену любил, терпел её закидоны, баловал подарками, работать не позволял, и в свои тридцать пять Верка выглядела на двадцать с хвостиком. Сыновья росли под приглядом, отца уважали, мать слушали, а джигитовкой владели так, что циркачей за пояс заткнут. А самое-то главное – была Верка на сносях, носила под сердцем дочку, о которой Баллы пятнадцать лет молил своего бога, а Верка – своего. Девочке уже придумали имя – Джемиля, по-туркменски «красавица».
Из-за этого имени Верка при всяком удобном случае выносила мужу мозги. Происходило это так:
– Балаш, ну ты чего… Ты совсем, что ли? Джемиля Джемалова – язык сломаешь. Куда это годится?
– Годится. Замуж выйдет, будет другая фамилия, – возражал Баллы.
– Фамилия другая, а имя? Джемиля Агуреева. Джемиля Носырева. Джемиля Купцова. Куда ни кинь, всюду клин. Людям на смех.
Баллы мрачнел лицом, цедил сквозь зубы:
– За русского не отдам.
– Не отдаст он! – вскидывалась Верка. – Она тебя не спросит. Меня мой отец за тебя замуж отдал, и ты свою дочку отдашь, за кого она укажет.
– Сравнила тоже… – улыбался Баллы. – Степан умный мужик. За Егора тебя не отдал, а за меня…
– А за тебя и вовсе не собирался, – закончила за него Вера. – За Егора я сама не пошла, тебя ждала, ночами во сне видела. Балашенька мой, говорю… А ты не слышишь, на лошадь садишься и уезжаешь, да странно так, будто копыта земли не касаются. Будто по воздуху.
– Ты же говорила, что не любишь. Тогда, на лугу… Я все слова твои помню.
– Мало ли что я говорила. А дочку Катериной назовём. Катерина Джемалова.
С августа зарядили дожди, превратили дорогу в грязное месиво. Перетаскивая в сарай тяжёлые мокрые охапки, Григорьевна проклинала себя за то, что вовремя не убрала сено. А как убирать, коли не высохло? А сушить как, коли оно не сохнет, дожди льют не переставая. Сохранить удалось половину, другая половина сопрела. Покупать надо сено-то. На ползимы хватит, а дальше край. Помрёт Машка-то, тоскливо думала Дарья.
