— Э-эх, дороги наши! — вскрикивал он, когда машину шибко уж кидало на ухабе. Мотал головой и быстро косил глазом на Прохора. — На каком-нибудь на таком навернулся?
— Да поди, — отвечал Прохор с неохотой.
Гошка был хороший мужик, другой на его месте ни за что б не поехал на ночь глядя, а он поехал, но Прохору сверх сил было говорить обо всем вчерашнем, и вообще б не говорить ни о чем, замкнуть язык на замок и молчать. После вчерашнего поджога в нем как ослабло что-то — словно бы та звеневшая струна потеряла вдруг натяг и провисла, — все в нем сделалось вяло, немощно, будто хворо, но невозможно ведь молчать, не отвечать ничего, и приходилось.
— А как это у тебя приключилось-то с парнем? — спросил Гошка.
— Да как. Ударило, как, — вот уж о чем Прохору совсем было невмоготу говорить, так об этом.
— Это понятно, что ударило. А где его эти бревна найти угораздило?
— Погреб рыли. Бревно в яму сверху скатилось, — сказал корреспондент за Прохора.
Прохор посмотрел на корреспондента. С чего вдруг он-то вставился? Его-то какое дело?
— Ну, — подтвердил он слова корреспондента.
Они сидели вдвоем на одном сиденье, корреспондент ближе к рычагу скорости, Прохор у дверцы, было тесно, Прохору пришлось устроиться боком, и вышло, что корреспондент как бы полусидел у него на бедре.
Корреспондент, вон кто, оказывается. А он-то думал, что врач.
— Че, толкнул, что ли, бревно кто? Как оно скатилось? — снова спросил Гошка.
И снова корреспондент ответил за Прохора:
— Никто не толкал. Плохо лежало.
Да что он за него? Как ножом в сердце тыкал. Невозможно было слышать это о Витьке от кого-то чужого. Уж сам бы ответил как-нибудь, все лучше.
— А ты что, — спросил он корреспондента, — видел?
Корреспондент повернул к нему голову.
— Мне показалось, вам неприятно отвечать.
Не с покаянностью сказал — ладно, мол, простите, хотел как лучше, — не попросил извинения голосом, а с вызовом сказал, с оскорбленностью словно бы, с эдакой даже уязвленной значительностью на лице.
— А? — оторвался от дороги, глянул на Прохора Гошка. — Че, не надо б? Ну, ты меня, Проха…
— Ниче-о, — вдохнул, выдохнул воздух Прохор. — Ниче-о!..
Гошка замолчал, машину встряхивало на ухабе, он покрякивал: «Э-эх, дороги наши!» — но и ничего больше.
Так в молчании ехали долго, с час, может быть, бедро у Прохора под тяжестью корреспондентова тела, сколько ни ворочался, ни устраивался удобнее, совсем занемело, и он предложил Гошке:
— Остановимся? Перемнемся немного, мотор остынет.
