Увидев входивших в дом Егора Кузьмича и Андрея, Григорий поднялся с места и потянулся к дверям.
— Сиди, Григорий, сиди. Че это ты отца родного пужаешься? Раз пришел — и поедим вместе.
— Да неловко как-то, отец. На работу вот не пошел, голова разваливается.
— Неловко тебе и должно быть, коль не пошел. А если бы на работе был — все по́том вышло. С потом все болезни выходят, не только похмелье.
Григорий склонил голову.
— Пятый десяток тебе, Григорий, идет. А ты с панталыку сбиваешься, Андрюху подводишь. Народ на тебя пальцем тычет. Пьяницу, прогульщика в колхозе держат, мер не принимают. Не знаю, Григорий, как с тобой боле и говорить.
Вмешался Андрей.
— Это в последний раз, Григорий. Мне людям в глаза смотреть стыдно. Еще так сделаешь — выгоним из колхоза, — с горечью и злостью проговорил Андрей.
— А ты, Андрюха, нос больно-то не задирай. Как выбился в люди, так и на брата родного наплевать готов. Я постаре тебя. И помогал тебе, когда ты науки грыз. А счас на тебе!.. К заднице льдинку приложи, остынь! — Потом сделал грустное лицо, проговорил тихо: — Никому я, выходит, не нужен!
— Ты, Григорий, не прикидывайся бедным Иванушкой, всеми покинутым, — проговорил строго Егор Кузьмич, — С тобой мы уж сколь раз говорили, все сулишь не делать боле так, а сам опять лыка не вяжешь. Хоть бы посовестился кукситься-то.
— А че же я на одних условиях с бабам поставлен робить? Что они — то и я. Че я, дурней тебя, Андрюха? Дурней?! Я на заводе мастером был, трактор и машину знаю. Механик я, понял! А ты меня разнорабочим ставишь, вместе с бабами, брата родного. Эх…
— Да нельзя тебе доверить ни трактор, ни машину, Григорий! Ведь пробовал я тебе доверять. На машине ты пьяный на корову наехал. Ладно на корову… А у трактора ты уснул, опять же пьяный, и он всю смену тарахтел зря, сапог ты сжег и сам чуть не сгорел. Было? Было! Молчишь? Нечего сказать?!
— Брошен я всеми, — выдавил Григорий, — единственная отрада — водка.
— Так ведь грешила она, грешила с тобой Надежда-то, Гришенька, и не вынесло ее сердце: гли-ко, каждый божий день ты хмельной. Да ишшо скандалишь, — выговаривала Авдотья, встревая в разговор.
— Скандалишь! — скривился в жалкой усмешке Григорий. — Гулящая она! А сердце у меня не каменное!..
— Я тебе говорил, Григорий, когда ты с войны вернулся: зачем берешь такую молодую девку за себя, а бабу, которая всю войну тебя ждала — бросаешь? Ты не послушал… Теперь нечего зубами скрипеть.
— Выгоняйте! Никому я не нужен. — Григорий встал и, не глядя ни на кого, быстро вышел из избы и направился вдоль по улице.
