И странно Спирину, что нашло на него какое-то отупение или омертвение: ни мыслей, ни чувств — пустота. И длилось это долго, пока не похоронили отца. Только ясно стоял в голове наказ старика, когда был у него в последний раз: «Худо себя, Ванюха, чувствую. Ежели, не ровен час, случится че, рядом с матерью, старухой моей, положите, такой обет был».
Тут же стал перед глазами и Афоня, по прозвищу «Говори да не заговаривайся», который отстоял кладбище, где лежала мать и другие жители села.
Афоню Спирин знал хорошо, жил от них через десяток домов. Крепкий был мужик, один из лучших охотников — промысловиков.
А когда нахлынули нефтедобытчики, понаехало народу, — стали строить новые дома, и дом Афони очутился на том месте, где решили построить какую-то казенную контору. Афоне обещали благоустроенную квартиру.
— А где я пять собак держать стану? — сопротивлялся Афоня, не согласный я.
— Собаки — причина не уважительная, — сказало ему начальство городское.
Но перевернуть Афонину жизнь, в которую он годами втягивался, которую унаследовал от деда и отца и которую, видимо, любил, — оказалось не просто.
Когда казенные люди особенно навязчиво полезли к нему, он выдворил их из дома да еще из ружья выстрелил вверх, попугать.
На Афоню составили протокол и за хулиганство забрали. В его отсутствие имущество было описано, прибрано, а ему после предложили ордер квартирный.
Когда Афоня увидел на месте своего дома строительство нового кирпичного и получил документы на описанное и сохраненное имущество и ордер, пошел к тому начальнику и посадил его «корчагой» (поднял и ударил задницей о пол), начальник захредел, а на Афоню завели уголовное дело в связи с содеянным.
Только Афоня попал не в заключение, а в больницу: стряслось что-то с ним, и он начал нести всякую несуразицу. Потом его выпустили, дали справку, назначили пенсию, ружье ему, как человеку с «психическими отклонениями» держать по закону уже не разрешалось. Афоня купил домишко на окраине и стал промышлять капканами. Ему грозились, что снимут пенсию, но боялись: теперь с него «взятки гладки». Он со справкой ходит по улицам и мелет, что на ум взбредет.
А когда на каком-то празднике какой-то начальник держал речь, Афоня подошел к трибуне, сказал громко: «Ты говори, да не заговаривайся», и с тех пор прозвище это пристало к Афоне накрепко, а он «Ты говори, да не заговаривайся» долдонил часто, где попало, к месту и не к месту и хохотал придурковато.
