И будто повернулось что-то в Иване: нет, он не может не съездить к отцу перед тем, как начать стройку. Он должен встретиться, поговорить, понять многое, отец мудр. Да и немного уже, может, отцу и жить-то осталось: насквозь в ревматизме и радикулите: ночевки у костров в тайге, мокреть и стужа сказали свое, но держится старик, не хочет сдаваться.
И встало перед глазами: когда кончил школу, напутствовал отец: «Охотником не станешь. Не разрешаю. В институт поедешь в Свердловск, на родину. Любил мальцом с проводами возиться, в электростанции играть — вот и жми по этой части. Все», — отрезал тогда.
Иван знал, что перечить отцу было бессмысленно. А вот теперь он благодарен ему. Работу любит, здоровье сохранено. Уже за сорок, а не баливал, слава богу, ничем. Охота и рыбалка стали делом любительским.
Этим же вечером Спирин позвонил Урусову, шофер пригнал машину, и на этом самом УАЗике, на котором ехали с аэродрома, Иван один мчался за сотню километров по зимнику в дальний таежный поселок к отцу, надеясь утром вернуться.
Он ехал и не узнавал дороги, часто спрашивал, правильно ли катит: вместо полузаброшенного узкого зимника, стискиваемого с обеих сторон тайгой, стлалась широкая бетонированная дорога и еще, видимо, одну ладят сделать. «Просека-то вон какая широченная разрублена», — думал Спирин и удивлялся: можно ли было предположить, что в этих богом забытых местах проляжет такая автострада, дивился и тому, сколько машин движется по дороге, каких марок только нет. Больше все иностранные, и это одновременно удивило и обидело Спирина: что, разве наши машины хуже? Или все еще не научились делать? Вся эта лавина двигалась, гудела, будила ночь, наполняла грохотом, шумом.
«С нефтяных промыслов катят. Опять до отца достает цивилизация. Не знаю, как старик воспримет все это. Дальше ехать уж некуда: с севера газодобытчики надвигаются. Приеду — увижу».
И радостно, и печально сделалось Спирину. Радостно оттого, что дело приняло такой размах, он понимал, как много это все значит, а печалился от того, что как бы не задавила эта вся мощь то, что здесь, да и не только здесь, на всей земле ценится исстари, то первозданное, без которого и жить-то человеку нельзя, да и самой жизни-то настоящей, здоровой не бывает. И эти два чувства смешивались в нем, будили тревогу, заставляли напряженно работать мозг. Как станет работать он? Какова атмосфера будет на его стройке? Ведь построят несколько большущих водохранилищ, что за вода будет там? Сохранится ли там все живое? Как он по-хозяйски подойдет ко всему? Будет бороться или сдастся? Все это сейчас волновало его, заставляло думать и думать. Он даже съехал на обочину дороги, навалился на баранку, смотрел на автомобильный караван, и в его глазах вспыхивали то радость, то тревога, а порой и печаль.
