Он ясно ощущал, что не может он быть и тем, каким раньше здесь жил с отцом и матерью, — вместо той юношеской увлеченности замечал в себе какой-то рациональный расчет и ругал себя за это, но сделать ничего не мог.
«Чего это я уткнулся в себя, — подумалось ему. — Нуль внимания Урусову. Чего мужик подумает? И разговаривать, скажет, не хочет. Мне же с ним бок о бок годы придется трудиться. Дома все обмозговать можно. Нехорошо, нехорошо так», — пристыдил себя Спирин. Повернулся к Урусову.
— Ты уж извини, брат. Задумался что-то больно я, у меня бывает так: уйду в себя и вокруг ничего не вижу, не слышу — худо это, конечно. Не бери близко к сердцу. Ненамеренно получается.
— Да-а, ничего, ничего, — закивал головой Урусов, принимая на веру слова Спирина, ему и в самом деле думалось нехорошее о Спирине, а сейчас своими доверительными простодушными словами Спирин как вроде снял прежнее мнение.
— Завтра уж мы обо всем потолкуем, Василий Петрович. А сегодня я устал чертовски, — тяжело ронял слова Спирин.
— Конечно, конечно, — закивал Урусов. — А вот и гостиница.
Слово это резануло Спирина, кольнуло в самое сердце: вместо отчего дома, большого, деревянного, просторного, где все связано с милыми, родными воспоминаниями, запахами грибов, ягод, рыбы и прочей домашней утвари, — он, Спирин, станет жить в этой кирпичной казенной громадине. Место, где построена гостиница, раньше зарастало дикой черемухой и смородиной по берегам речушки Малиновки, и в их доме, стоящем в пол-километре отсюда, были слышны весной запахи цветущих деревьев, они дурманили чувства, звали в сельский клуб, к шатаниям по целой ночи, к мечтаниям и воображениям. Тогда Ваня Спирин хотел быть настоящим охотником, не хуже отца.
Он хорошо помнит, как они собрались за неделю и переехали в эти места всей семьей. Отец промышлял на северном Урале. Попав на совещание передовиков Урала и Сибири, посмотрел местные угодья, приглянулось, приехал и взбаламутил семью. Мать сначала воспротивилась было: зачем уезжать на чужую сторону? Куда-то в Сибирь, за Обь, когда и здесь зверя и рыбы хватает.
Отец взъярился: там по сотне соболей добывают, осетры в реке, а здесь что? Еле-еле тридцать — сорок да щука в реке вместо стерляди. «Молчи, дура, если не кумекаешь», — закончил, расходясь, отец.
Мать, зная его крутой нрав, смирилась, да и верила, что не на худо семью тянет, не зря сниматься надумал.
Промхоз тогда выделил людей, помог отцу построить дом, лесу тут хватало. На новом месте всем понравилось: раздолье, большая рыбная река, заливные богатые луга, сколько хочешь скотины держи, а главное — промысел оказался хороший. Отец тогда добыл девяносто соболей и стал первым охотником на селе. Был довольнехонек.
