Напротив, за скалой, санаторий строят, нашли, что воздух тут шибко полезный; и машины оттуда снуют через Смородинку по деревянному мосту, дорогу ровную делают, как в городе — асфальт. Все это занимает Егора Кузьмича, и время скорее проходит, а там, глядишь, и рука с ногой отойдут, и язык пообтешется, слова выговаривать станет — Егор Кузьмич надеется, живет этим.
А скоро Григорий с работы придет, отужинают, лягут и говорить он с ним долго станет, так и сон незаметно наступит. Вот агроном Иван Кузовников идет, ране все про землю, семена да погоду расспрашивал. А сейчас бумагу какую-то написал, премию, Григорий говорит, большую получил. На машине боле ездит, чем пешком ходит. В гости все сулится. Вишь как!..
…Но вот завьюжило… задуло, завалило деревню снегами, и Егору Кузьмичу совсем неподручно стало на улице двигаться, только дома у него и место, — загрустил он, заскучал, заныло на душе, осунулся. Не веселят его посещения соседей, Галины, даже Юрки.
Григорий, видя перемену в отце, беспокоился, обнадеживал, что весной он обязательно ходить станет, так врачиха сказала.
И Егор Кузьмич ждал теперь с нетерпением весну, а вместе с ней надежду на выздоровление.
Перед весной Ермил в отпуск вышел и часто к ним заходить стал, но водку с Григорием не распивали, так разве, втихую, чтобы Егор Кузьмич не замечал. Ермил и без Григория заходил, говорил с Егором Кузьмичом подолгу, что весна вот-вот проснется, весело станет и он глухаря огромного в гостинец Егору Кузьмичу принесет, жаркое есть будут, Егор Кузьмич ходить потихоньку станет, разминаться — и пойдет дело. Говорил он это все как-то по-особому, не как все — внушительно.
Раньше Егор Кузьмич Ермила-то и за человека порядочного не считал. Ненормальный, говорили, — «находит», мол, видения нехорошие о нем наплывали; а теперь вот Егор ничего ненормального в Ермиле не видит, по путям тот разговаривает, как все люди, да еще утешает его, уверенность вселяет.
Другого человека теперь видел в нем Егор Кузьмич и подумывать уж начал, что в Ермиле, видно, два человека, один тот, который с Григорием и с ним, а другой — на людях. Удивлялся, хмыкал Егор Кузьмич, как это два человека в одном живут, его это так заинтересовало, что он спросил у Григория:
— Ермил два, два, хм! Два люди.
Григорий сначала не мог понять, испугался даже: с отцом, видно, опять неладно стает.
— Чего два, отец? — в недоумении спрашивал он.
— С нами один — люди другой. Картошку сыру возил…
