…Геннадию вспомнилось сейчас почему-то, как после окончания института он с партией в тайгу уехал, а вернувшись, сразу послал деду перевод, приятное хотел сделать. А Егор Кузьмич отписал, чтобы больше не посылал, что живут они с Авдотьей в достатке, и деньги назад отослал, и писал, чтобы не обижался, на себя побольше заводил да на еду не жалел… Вот он какой, дед-то, — гордый! Или добрый? — Геннадий тогда понять не мог.
Милый и дорогой ему человек уходит, правда, у Геннадия есть и дяди, но он, «чужак» какой-то, отвык от них. Если с дедом что случится — он больше не приедет сюда, не тянет его, заберет Авдотью и уедет.
Тяжесть опять отвалила. До Егора Кузьмича слова то долетали, то терялись. Голове посвободнее стало, мысли потянулись обрывками…
«…Хотел Генке наказать… Авдотью… — мысль порвалась, потерялась, снова появилась: — Авдотью чтобы не бросал»… — опять все поплыло, но у него хватило сил не отпустить… Веки открылись, показались мутные глаза, не его глаза, не Егора Кузьмича… взгляд ничего не выражал, бессмысленный взгляд. Но все встрепенулись. Очнулся! Он пошевелил губами, невнятно вышло:
— Ген… ено…
Геннадий наклонился к нему.
— Вот я, дедо, вот!
— Дотью… — пошевелил губами Егор Кузьмич.
Авдотья подошла, нагнулась.
— Вот я, тятенька.
— Смотри… Дотью не… не брос…ай… — пошевелил опять губами Егор, веки его опять закрылись.
Но Геннадий, Авдотья, все поняли, о чем говорил отец. «Геннадий, не бросай Авдотью».
— Нет, нет, дедо. Со мной будет жить, успокойся.
Геннадий обнял Авдотью.
Глаза Егора Кузьмича открылись и закрылись, мигнули. Понял, мол. Все облегченно вздохнули, услышали родной голос, проблеск жизни увидели…
Сознание его снова уплыло куда-то, потом он услышал разговоры, всхлипывания Авдотьи. Его толкнуло сильно в виски, и тяжесть навалилась, придавила, тело немело, а голову все стискивало и стискивало, потом разом все отхлынуло. «Слава богу, отпустило — поживу еще», — и вдруг опять начало наваливаться это тяжелое на все тело разом. «Только бы не сейчас. Погодило бы», — мелькнуло туманно и где-то далеко, отдаленно; вот он начал куда-то проваливаться, падать, спину начало выгибать, давить над бровями, немело все, он хотел позвать кого-нибудь, хотя бы Авдотью, но его потянуло в сторону, язык набухал, немел, и вот он уже и подумать не может — бессилие — все это произошло быстро. И тяжесть, тяжесть, тяжесть… Его вытянуло, низ лица скосило сильнее, выдохнулся как-то с шумом воздух, сознание потерялось… Это заметили все. Авдотья упала на кровать, запричитала:
