Незадолго перед четвертым эпизодом отзываю в сторонку Креона — Толстунова… Юноша, кстати сказать, свыкся со своей не весьма сценичной фамилией, не думает менять ее, кокетничает ею… Так вот, отзываю я сего исключительно талантливого актера, бывшего докера, потомственного пролетария, в сторону, ибо показалось мне, что именно он морит со смеху фиванских старцев.
— Толстун, — шепчу, — ну-ка дыхни.
Тот упирается. Типичный, должен вам сказать, представитель богемы, баловень публики, особенно — женщин.
— Дыхни! — повторяю.
— Не валяй дурака, папаша! — возражает он. — Что мы, в церкви?
— Вот именно в церкви! — повышаю я голос. — Чем сцена не церковь? Храм!
А он, извините, отвечает:
— Привет от мадам Розы! — и ухмыляется.
Иными словами, склероз, мол, тебя одолел.
Тут я вспылил.
— Рыбаки, — кричу, — пришли своего брата увидеть, а ты, сволочь, Мельпомену компрометируешь. Позор!
— Ку-ку! Мадам Роза! — продолжает измываться он, а от самого, простите за выражение, перегаром, как от винной бочки, несет.
— Вот оно что! — говорю. — Все ясно! Продолжай в том же духе, пока голову не сломишь! Но чем народ-то виноват, что такие вот хулиганы на его спине выезжают? — И в возмущении поворачиваюсь к нему спиной.
Я далеко не святой и выпить иногда не дурак, и к юнцам отношусь с отеческой заботой, недаром они меня «папашей» зовут, но морской закон соблюдаю строго: на борт пьяным не поднимаюсь!
Ну, ладно, в пятом эпизоде получилась полная галиматья — позор на всю мою жизнь! Является Тирезий-прорицатель, я подаю ему реплику, а он, не расслышав, начинает с конца. Вместо того, чтобы сказать:
Мужи фиванские, вдвоем пришли мы
С глазами одного. Для жалкого слепца
Без вожака дорога невозможна…
он шпарит:
Ты разберешься в знаках моего
Искусства. Я на гадательском престоле
Был, к которому все птицы прилетали…
Затем, прислушавшись к моему шепоту, возвращается к началу:
Мужи фиванские… и так далее.
Креон, и тот увяз в репликах о золоте Сард и сокровищах Индии. А ко всему прочему, в хоре смех! Безобразие! Гроша ломаного не стоим и где же — в лучшей сцене! Директор рядом со мной губы в кровь кусает. Трагедия!
Бедняги зрители глаза таращат, силятся понять текст и ход действия…
Актеры все же выбрались из трясины, и экзод, должен признать, прошел недурно. По-ремесленнически, но недурно.
Кончились наши муки.
Народ молчит — потрясенный, растроганный, очарованный. А может быть, обманутый? Актеры, думая, что «публика» не разобралась в конце, вышли и стали кланяться, не дожидаясь вызовов. Тогда матросы бросились на эстраду, подняли их на руки и понесли к зрителям. А те, повскакав с мест, аплодируют, беснуются.
